Читать книгу ""Я" значит "ястреб" - Хелен Макдональд"

Но появился новый ужас. Война. Все чувствовали, что она приближается, почти ощущали ее физически, как едкий пот, выступающий от нервного возбуждения. «Мы все стоим в тени великого ужаса, – двумя месяцами ранее писал оксфордский историк Денис Броган. – И если ангел смерти еще не опустился на землю, то мы уже слышим хлопанье его крыльев и видим, как они закрывают собою наше старое родное небо». Уайт тоже это видел и считал, что в войне виноваты «хозяева людей по всему миру, которые подсознательно толкают других к страданиям, чтобы дать волю своему могуществу».

Боязнь войны смешалась в сознании Уайта с другими мрачными опасениями. Ему давно уже снились кошмары – бомбы и отравляющие газы, бегство по туннелям, подводные пути спасения через море. Годом ранее он опубликовал книгу «Под землей», своего рода «Декамерон» середины века, в которой охотники на лис, укрывшись в подземном бункере, рассказывают друг другу истории, а с неба падают химические и зажигательные бомбы, чтобы уничтожить эту нервную, духовно сломленную человеческую общность, зовущуюся цивилизацией. Цивилизации пришел конец. Она бессмысленна. Современность – это бред, опасность, политика и притворство, и все катится в тартарары. Надо убегать. Может, ему удастся скрыться в прошлом. Там безопасно. И он стал читать книгу об охоте с ловчими птицами капитана Гилберта Блейна.

В ней-то Уайт и прочитал историю о потерявшемся ястребе-тетеревятнике. «Хотя в день исчезновения птица была прирученная, как домашний попугай, – рассказывает Блейн, – за неделю она вернулась к своему дикому состоянию и с тех пор превратилась в миф, легенду для всей округи». Для Уайта эти слова стали прозрением. Ястреб – миф. Легенда.

«Одна фраза неожиданно нашла отклик в моем сознании, – писал он. – Вот она: «Птица вернулась к своему дикому состоянию». Во мне тогда вспыхнуло желание поступить точно так же. Слово «дикий»[8] заключало для меня некую магическую силу, вступая в союз с двумя другими словами: «жестокий»[9] и «свободный»[10]. «Волшебный»[11], «шальной»[12], «воздушный»[13] и другие компрометирующие эпитеты гармонично увязывались с великим латинским словом ferox[14]. Вернуться к дикому состоянию! Я снял домик работника фермы за пять шиллингов в неделю и написал в Германию, чтобы мне доставили ястреба-тетеревятника».

«Дикий». Уайт хотел стать свободным. Хотел стать жестоком. Хотел стать шальным, волшебным, неприрученным. Это именно те стороны его характера, от которых он пытался откреститься – сексуальная ориентация, желание причинять кому-то боль, доминировать. Все это неожиданно явилось ему в образе ястреба. Уайт обрел себя в птице, которую потерял Блейн. Он держал ее крепко. Было больно, но он не отпускал. Он будет ее воспитывать. Да. Он будет обучать ястреба, будет обучать себя и напишет об этом книгу, чтобы поведать читателю о древнем и обреченном искусстве. Уайт словно поднял флаг давно поверженной страны, присягнув ей на верность. Он будет дрессировать ястреба на руинах своей прошлой жизни. А потом, когда начнется война, что неизбежно, и вокруг останутся лишь развалины и анархия, Уайт будет охотиться со своим ястребом-тетеревятником и питаться убитыми им фазанами – выживший йомен, что находит пропитание на клочке земли, вдали от горьких сексуальных переживаний метрополии и от мелких школьных дрязг.

Глава 5

Держать крепко

Когда ты внутренне сломлен, то бежишь. Но не всегда убегаешь от чего-то. Случается, что, сам того не ведая, ты бежишь к чему-то. У меня были другие причины, отличные от причин Уайта, но я тоже бежала. Как – то утром в начале августа я оказалась за четыреста миль от дома. Мое поведение напоминало встречу с наркоторговцем. Со стороны-то уж точно. На протяжении долгих томительных минут я бродила туда-сюда по шотландской пристани, с банкой газированной воды с кофеином в одной руке, сигаретой в другой, сунув в задний карман брюк конверт, набитый двадцатифунтовыми купюрами общей сложностью восемьсот фунтов. Вдалеке в машине с подчеркнуто невозмутимым видом в темных очках-авиаторах сидела Кристина. Она поехала со мной за компанию, и я надеялась, что ей не очень скучно. Хотя, наверное, она все же скучала. А может, заснула. Я вернулась назад, к машине. Машина была отцовская. Теперь ее водила я. Но в багажнике лежало множество вещей, которые рука не поднималась выбросить: кассеты с пленкой тридцать пять миллиметров, смятая пластинка таблеток аспирина, газета с недорешенным кроссвордом, до сих пор хранящим почерк отца, и пара зимних перчаток. Я облокотилась на капот, протерла глаза и посмотрела на гавань, надеясь заметить паром. По Ирландскому морю разлилась заводь чистого бирюзового цвета, ее пересекали маленькие крестики – чайки. День вообще был какой-то странный. Мы обе были чуть живы после долгой езды накануне и слегка выбиты из колеи ночевкой в гостинице. «Отель XXI век!» – было написано на ламинированной бумажной вывеске у двери. Когда мы вошли, то первое, что увидели, был сидевший на столе пластмассовый бульдог, строивший нам рожу со злорадной агрессивностью чудища из кошмарного сна.

В номере мы обнаружили сломанный компьютер, раковину, не присоединенную к трубам, и работающую плиту, которой нас просили ни в коем случае не пользоваться. «Здоровье и безопасность», – закатив глаза, объяснил нам владелец гостиницы. Но неожиданно там оказались еще два телевизора, метры коричневой ткани под замшу, прикрепленной степлером к стенам и санузел с ванной чуть ли не два метра глубиной. В нее немедленно погрузилась Кристина, поразившись торфяной воде чайного оттенка. Я рухнула на стул. Перед глазами у меня все еще мелькала дорога, точно в кинофильме о путешествиях одуревшего от наркотиков режиссера. Гигантские грузовики «Айрон-Брю», забитые шотландской оранжевой газировкой с привкусом жвачки. Ворон, стоящий в луже на обочине, с мокрыми перьями на лапах и похожим на резец клювом. Автомобильная станция обслуживания «А», автомобильная станция обслуживания «В». Сандвич. Большая кружка отвратительного кофе. Бесконечные мили. Небо, опять небо. Почти авария на каком-то холме из-за моей невнимательности. Автомобильные станции обслуживания «С» и «D». Я растерла заболевшую икру правой ноги, сморгнула остатки дорожных картин и принялась делать опутенки для ястреба.

Их следовало смастерить раньше, но я не могла. Только теперь ястреб стал достаточно реальным, чтобы они действительно понадобились. Опутенки – это мягкие широкие кожаные кольца, которые надевают на лапы ручного ястреба. По-английски опутенки называются «jess» – слово, пришедшее из французского. Во Франции четырнадцатого века охота с ловчими птицами была любимым развлечением знати. С кусочком кожи связан кусочек истории. В детстве я увлекалась не всегда понятными, замысловатыми охотничьими терминами. И в моей книге были расписаны все части тела ястреба: крылья у профессионалов назывались «sails», когти – «pounces», хвост – «train». Поскольку самцы на треть меньше самок, они получили название «tiercels» от латинского «tertius» (треть). Молодые птицы – это «eyasses», птицы постарше «passagers», а взрослые «haggards». Не до конца обученные ястребы летают на длинном шнуре, который называется «creance». «Чистить клюв» передается одним словом «feak». А «испражняться» – «mute». Когда птица встряхивается, это называется «rouse». И так до бесконечности в головокружительном великолепии пышных терминов. Раньше точность формулировок имела свой смысл. По ней определялось твое место в обществе. Точно так же, как в 1930-х годах Т. Х. Уайт волновался, следует ли называть охотничий хлыст «охотничьим кнутом» или же лучше «стеком» или просто «кнутом» или «хлыстом», в шестнадцатом веке иезуит Роберт Саутвелл, ведший в Англии подпольную миссионерскую деятельность, опасался разоблачения, так как он все время забывал правильные охотничьи термины. Но в детстве меня не беспокоил страх прослыть в обществе невеждой. Сами эти слова казались волшебными, загадочными, всеми забытыми. Хотелось освоить мир, который никто не знает, в совершенстве овладеть его тайным языком.