Читать книгу "Кладбищенские истории - Борис Акунин"

А ведь было время, когда казалось, что ждать осталосьнедолго. На смену тощим годам пришли тучные. В самом захудалом уголкебуржуазного кладбища всё чаще стали появляться посетители: сначала поодиночке,потом целыми делегациями. Чахлые букетики сменились венками с лентамичудесно-сочного, кровавого оттенка, зазвучали разноязыкие речи, а потомсвершилось триумфальное переселение в самый почетный квартал Хайгейта,увенчанное возведением памятника. В камне Мавр был увековечен таким, какимникогда не был при жизни: титаническим, грозным, богоподобным. Жаль, чточванный Спенсер не был материалистом и не досуществовал до этого великого дня,а то изгрыз бы свою могилу от зависти.

Десятилетие за десятилетием Мавр питался как в лучшемресторане. Бесшумно подкравшись к одиночному паломнику или затесавшись в толпу,не спеша принюхивался, выбирал объект поаппетитней и обстоятельно, без жадностилакомился. Бывало, приложится к одному, к другому, на десерт оставиткакую-нибудь социал-демократку с затуманенным взглядом. И в каждой ранкеоставит немножко своей слюны, чтобы укушенный вынес с Хайгейта частицу великогоКарла. То-то марксизм зашагал по миру!

Но жадные до наживы лассальянцы предали дело пролетариата.Мавр понял это, еще когда члены коммунистических делегаций обзавелись дорогимигабардиновыми пальто и отрастили мясистые щеки. В их крови всё явственнейощущался привкус жира, так что она стала трудноотличимой от крови какого-нибудьбанкира или брокера.

А потом случилась катастрофа.

Уже больше десяти лет Мавр существовал впроголодь. Делегациипоявлялись всё реже, одиночные материалисты и вовсе исчезли — теперь приходилиодни туристы с фотоаппаратами, и каждому хотелось сняться, непременно держасьза каменную бороду пролетарского Мессии. Последний раз по-настоящемуподкрепился, когда навещали кубинские товарищи. С голодухи напился до икотыгустого креольского нектара, а потом долго отрыгивал долларовые закорючки —кровь жителей Острова Свободы оказалась зараженной микробами желтого дьявола.

С тех пор прошло два месяца. За всё это время ни одногомало-мальски съедобного материалиста. Активисты местного отделения компартии,ежедневно приносящие на могилу по красной гвоздичке, не в счет. Они всекусаны-перекусаны, у них в жилах вместо крови одна Маврова слюна.

Чтобы кожа не покрылась трупной зеленью и не рассохлисьсуставы, приходилось подкармливаться суррогатом. Но от этого, во-первых,притуплялось рациональное мышление, а во-вторых, в сединах начинала проступатьмерзкая рыжина. Еще немного — и начнешь по ночам выть на луну.

И вдруг настоящий русский! Лысый, с бородкой — совсем кактот, другой, что пришел на могилу сто лет назад с алой розой в руке. Ах, какаяу него была кровь! В меру острая, с пикантной горчинкой, чуть-чуть охлажденная.Мавр сдобрил ее своими ферментами, и она вскипела, запенилась, помчалась поартериям. «Наденька! — воскликнул русский, обращаясь к своей пучеглазойспутнице. — Идем назад, на съезд! Я покажу этим импотентам и политическимп'оституткам, что такое диалектика!»

Возбудившись от сладостного воспоминания, Мавр взлетел наограду и засеменил по ее гребню, готовый вспрыгнуть на закорки одинокомупешеходу.

Момент был идеальный: на узкой дороге, зажатой между стенамиобеих половин кладбища, было пусто — ни машин, ни велосипедистов.

Последний, самый глубокий вдох перед прыжком.

Стоп! Что это за гнусный запашок?

Мавр часто-часто задвигал широкими ноздрями.

Не может быть! Строгий выговор с занесением в учетнуюкарточку в 1982 году! Регулярная неуплата членских взносов! Спал на лекциях вУниверситете марксизма-ленинизма!

За кого — за кого он голосовал на выборах?

Какая гадость!

Мелкобуржуазное отребье, гнусный либералишка вроде четыреждырогатого осла Виллиха или ренегата Гервега!

Тьфу! Мавра чуть не вытошнило — он брезгливо отвернулся изажал нос.

Надо же, чуть не напился отравы.

Беднягу зашатало, близился голодный обморок. Но тут, на счастье,Мавр разглядел под ракитовым кустом суррогат.

Взмыл в воздух, упал на тощую серо-рыжую спину и впилсязубами в мохнатый затылок. Урча и выплевывая клочки шерсти, стал сосать вязкуюзвериную кровь. Подумал с мрачной иронией: жалко, нет Генерала, он обожал лисьюохоту.

Ко всему привычная кладбищенская лисица стояла смирно —ждала, пока вампир насытится, и лишь боязливо прижимала к макушке изъеденныеблохами уши.

Кладбище Пер-Лашез (Париж)

Voila une belle mort, или Красивая смерть

Здесь чувствуешь себя Наполеоном на поле Аустерлица. Повсюдупир смерти, много бронзового оружия, картинно распростертых тел, и периодическивозникает искушение воскликнуть: «Voila une belle mort!»[7]

Voila une belle cimetiere. Дело не в ухоженности и не вскульптурных красотах, а в абсолютном соответствии земле, в которой вырыты эти70000 ям. Бродя по аллеям, ни на минуту не забываешь о том, что это французскаяземля, даже когда попадаешь в армянский или еврейский сектора. И если на СтаромДонском кладбище в Москве возникает ощущение, что там похоронена прежняя,ушедшая Россия, то Франция кладбища Пер-Лашез выглядит вполне живой и полнойэнергии. Может быть, дело в том, что это главный некрополь страны, а подобноеместо сродни фильтру: всё лишнее, примесное, несущественное уходит в землю;остается сухой остаток, формула национального своеобразия.

Франция — одна из немногих стран, чей образ у каждогоскладывается с детства. У меня такой же, как у большинства: д'Артаньян (он жеНаполеон и Фанфан-Тюльпан), великий магистр тамплиеров (он же граф Сен-Жермен играф Монте-Кристо) и, конечно, Манон Леско (она же королева Марго и мадамПомпадур). Можно обозначить эту триаду и иначе, причем прямо по-французски —слова понятны без перевода: aventure, mystere, amour. Клише, составленное изкниг и фильмов, так прочно, что никакие сведения, полученные позднее, и дажеличное знакомство с реальной Францией уже не способны этот образ изменить или хотябы существенно дополнить. А главное, не хочется его менять. Настоящая, а некнижная Франция — такая же скучная, прозаическая страна, как все страны насвете; ее обитатели больше всего интересуются не любовью, приключениями имистикой, а налогами, недвижимостью и ценами на бензин. Поэтому Пер-Лашез —истинная отрада для франкофила, к числу которых относится 99% человечества заисключением разве что корсиканских и новокаледонских сепаратистов. На Пер-Лашезни бензина, ни налогов. Недвижимость, правда, представлена весьма наглядно, нометафизический смысл этого слова явно перевешивает его коммерческуюсоставляющую.