Читать книгу "Истоки первой мировой войны - Джеймс Джолл"

в то время как министерство иностранных дел Италии заявило, что оно не смогло найти такого приказа. Существовало и соглашение 1913 г. о совместных действиях флотов Италии и Австрии.

На самом деле было решено не принимать во внимание подобные взгляды и обязательства: ди Санджилиано был убежден, что Британия вступит в войну и тогда побережья Италии будут атакованы и ее торговля разрушена. Общественное мнение было настолько настроено против Австрии, что позволяло итальянцам не воевать на стороне Австрии, невзирая на давление Германии и Австрии, пытавшихся подкупить итальянскую прессу. Кампания в Ливии в 1911 г. привела к необходимости пополнения и довооружения. Напряжение внутри страны было велико, война могла обернуться революцией. Это были веские аргументы, которые позволили ди Санджилиано защитить свои позиции, и в то же время, как ни цинично это звучит, он подчеркивал, что страна, которая боролась за свою независимость от иностранного правления, никогда не могла содействовать уничтожению независимого государства, не нарушая традиций Risorgimento.

Как британскому кабинету понадобилось несколько дней, чтобы согласиться на вступление Британии в войну, так и итальянское правительство приняло окончательное решение оставаться нейтральным после отсрочки. Решение было принято незначительным большинством голосов, так как ди Санджилиано надеялся, что он будет проводить политику нейтралитета формально, не выходя из Тройственного союза. Хотя кабинет и согласился с тем, что Италия не. обязана вступать в войну, но сомнения оставались относительно того, как выпустить декларацию о нейтралитете и как информировать итальянских союзников об этом шаге. Более того, итальянцы не оставили надежд на получение территориальных компенсаций от Австрии. 1 августа ди Санджилиано заявил германскому послу, что «хотя Италия и не собиралась вступать в войну, она оставила за собой право решить как ей поступить, чтобы помочь своим союзникам и соблюсти свои собственные интересы»[73]. Мерей, посол Австрии, метко характеризовал позицию итальянцев: «У меня до сих пор впечатление, что это шантаж… Италия рассчитывает, чтобы ей заплатили вперед за ее участие в войне, невзирая на то, локальная это война или всеобщая»[74]. Он и раньше демонстрировал свое презрение к итальянцам, говоря: «Характерный жест для этой страны — протянутая вперед пустая рука»[75]. Фактически ко времени, когда было сделано заявление об итальянском нейтралитете 2 августа, было уже слишком поздно для вступления Италии в войну, чтобы это имело какой-либо эффект: государства были заняты своими военными решениями, и машина войны была заведена.

Во время кризиса Франция и Британия воздерживались оказывать какое-либо давление на Италию, хотя, как мы видим, Грей надеялся объединиться с итальянцами, как только появилась возможность посредничества. Тем не менее в Париже и Лондоне итальянская декларация о нейтралитете была воспринята с великим облегчением. Французское и британское правительства выразили свою глубочайшую благодарность в эмоциональной форме: у Грея и итальянского посла были слезы на глазах. Франция и Британия теперь начали надеяться, что если война началась, а итальянцы не выступили на стороне своих союзников, то возможно еще больше отдалить Италию от Германии и Австрии. Перед самой войной делались намеки на присоединение Италии к Франции, Британии и России, в случае, если они выиграют войну. Дипломатия первых месяцев войны была посвящена усилиям обеих стран получить поддержку Италии, также как и других неприсоединившихся стран: Румынии (которая заявила о своем нейтралитете 3 августа), Греции и Болгарии. Для итальянцев в августе 1914 г., поскольку они не вступили сразу в войну, началась новая фаза политической жизни, которая влияла на судьбу страны в последующие 30 лет. Среди деклараций о войне, появившихся одна за другой с 1 по 4 августа, австрийская была последней ошибкой в отношениях с Россией. Она появилась только 6 августа (хотя была написана за 3 дня до этого). Ее целью было устрашение России, и авторы декларации исходили из ошибочного мнения, что Россия начинает военные действия против Германии. Франция и Британия объявили войну Австро-Венгрии 12 августа, довольно неохотно и с выражением личного сожаления от имени Грея и австрийского посла. Условия и сроки обычных деклараций о войне в большей степени зависели от того, что все правительства старались предстать в лучшем свете, чтобы оправдать свои действия перед своими гражданами; и в то же время это не представляло труда для них. Почти всеми война была воспринята с энтузиазмом. Очень немногие понимали причины, предвидели продолжительность и последствия ее.

Последствия же июльского кризиса были так глубоки, что мы не можем быть удовлетворены объяснениями о начале войны, содержащимися в документах того времени и заявлениях политиков и дипломатов. Отчет объясняет хронологию событий и излагает действия официальных кругов, государственных деятелей и членов правительств, послов и военных, но он не может объяснить, как они пришли к ситуации, в которой принимаемые ими решения казались рациональными и неотвратимыми, и не объясняет, как общественность могла принять и даже приветствовать решение о войне. Отчет о кризисе не включает большого количества документов (Луиджи Альбертини в своем замечательном детальном труде «Истоки войны 1914 г.» рассматривает период с 28 июня по 12 августа на.1400 страницах) и не может передать сложности и запутанности ситуации, напряжения тех длинных жарких летних дней. Приводится ряд драматических эпизодов, которые усложняют картину, хотя сами по себе не имеют никакого значения. К примеру, вечером 10 июля барон Хартвиг, российский посланник в Сербии, решил выступить, чтобы опровергнуть слухи о том, что он провел вечер, когда был убит эрцгерцог, играя в бридж, и что в день похорон он не приспустил флаг России. В этот момент его сразил сердечный приступ. Хартвига похоронили в Сербии с величайшими почестями: в его честь назвали улицу, и он сразу стал символом антиавстрийских настроений в Сербии и сербско-русской дружбы. Внезапная смерть известного вдохновителя сербской политики, воплощавшего российские симпатии к сербскому курсу, вызвала слухи. В частности, дочь Хартвига заявила, что ее отца убили австрийцы, хотя было хорошо известно, что он страдал сердечной недостаточностью длительное время.

В таком кризисе, как в июле 1914 г., личные действия и столкновения имели важное значение, хотя в обычной ситуации совсем не играли бы роли. К примеру, 26 июля брат кайзера, принц Генрих Прусский, завтракал с королем Георгом V и вернулся в Берлин совершенно уверенный в британском нейтралитете, хотя, конечно, король был в разговоре осторожен и уклончив, как и его секретарь иностранных дел. Единственный эффект этого была возросшая досада кайзера на британское правительство. Известны и попытки монарха повлиять на ход кризиса при помощи своих личных и семейных связей. Частные лица также пытались предотвратить катастрофу. 1 августа старый лорд Ротшильд послал личное обращение кайзеру, называя его «старым и глубокоуважаемым своим знакомым.

Ему было где-то 80–95 лет»[76], но ответная телеграмма