Читать книгу "Пора жить - Светлана Мосолова"

сидит, смурной, тяжело ему со мной расставаться. А я тогда уже все для себя решила, да молчу, слишком важный шаг в жизни своей, да и его тоже, совершала. Тогда сама еще до конца не понимала, что всю свою прежнюю жизнь перечеркиваю одним махом! Но разве об этом думалось! Одно только на душе и на сердце девичьем было — с милым рядом всегда быть!

Вернулась в табор, собрала свое золотишко да фотокарточки семейные кое-какие захватила. Как была в одном наряде, так и ушла из дома! Андрей, когда на вокзал пришел, я его уже там дожидалась!

— Как сейчас помню его растерянное да радостное лицо, — Ильинична улыбнулась, глаза ее затуманились. — Уехали мы с ним с южного черного моря в далекий Хабаровск.

16

Всю дорогу разговаривали, а наговориться не могли. В Москве пересадка у нас была. Там купил мне Андрюша платье голубое в горошек и говорит:

— Вот, Марина, носи теперь это платье, привыкай к нему.

Всю ночь до самого утра на верхней полке тихо проплакала я и окончательно распрощалась со своей цыганской жизнью.

А уж как одела то платье да косы свои прибрала, так пассажиры даже с соседнего вагона приходили на меня посмотреть, подивиться, как я преобразилась. Андрюша тоже наглядеться не мог на меня! Только наряд свой жалела я, словно кого родного предавала.

— Выбросили наряд? — шепотом спросила Катя.

Женщина улыбнулась, хитро подняла бровь, и Катя отчетливо увидела перед собой красавицу цыганку. Ильинична наклонилась к ней и тоже тихо ответила:

— Со мной он. Когда тоска на сердце ляжет, достану его из сундука, погляжу на него, рукой поглажу, тоска и отходит. Да это нечасто бывает. Я уже забывать стала цыганскую жизнь. Я там одну жизнь прожила, а здесь таких жизней уже четыре прошло, — она тихо вздохнула. — Вот речка наша, Быстринка, бежит, ни на миг не останавливается, так и жизнь не остановишь, лучше уж вперед смотреть, а против течения зачем оглядываться, там уже новые воды.

Обе притихли. Девушка думала о старой цыганке, о себе, о завтрашнем дне, а Марина Ильинична все-таки на минуту оглянулась.

— Что с вами было дальше? — вернулась к рассказу хозяйки Катя.

— Добрались наконец мы до Хабаровска. Андрей привез меня в часть и пошел к командиру. Хороший он был, выделил нам комнату в бараке, а через месяц мы расписались. Дружно с мужем жили, счастливо. Только характер у меня порой горячий да взбалмошный бывал. Придет он со службы, усталый, голодный, а я уже в праздничном платье у дверей его дожидаюсь, в кино веду, уж очень я в кино любила ходить. Андрюша мой только улыбнется терпеливо да со мной идет. Я в зале кино смотрю, а он на стуле дремлет. Домой вернемся, он спать укладывается, завтра на службу рано подниматься, а я вдруг вспомню, что еще не кормила его, давай по комнате бегать, на стол собирать. И вот он, совсем сонный, сидит, ест, а я на него любуюсь, потом тормошить начну или песни петь.

Через год на границе неспокойно стало, его часть перебросили на юг, к Китаю. А я уже на сносях ходила. Муж меня в срочном порядке к матери, сюда вот, отправил, ночку со мной переночевал и в часть отбыл. Больше мы его не видели…

Она смотрела на лес за рекой, в который раз проживая последнее утро с мужем.

— Весь батальон его погиб. Спустя месяц нам об этом сообщили, в секрете все находилось. Далеко от дома Андрюшеньку схоронили, два раза только мы со свекровью туда ездили, навещали его…

И остались мы с ней одни. Она вдова, Андрей один только и был у нее. Молчаливая женщина, суровая, но меня за дочь с первого дня считала.

В июне я Мишеньку родила, стало нас трое. Свекровь моя, царствие ей небесное, здесь, в лесничестве, целительницей была. Со всего района к ней за помощью приезжали. Она все травы знала, много болезней лечить могла. Когда сыночку моему три месяца было, повезла она нас в церковь на станции, там батюшка и сына моего, и меня окрестил, и стала я, раба божия, крещеной.

Когда Мишутке годик исполнился, повела она меня в лес, стала все показывать да рассказывать. До этого я с ребенком дома сидела. А однажды она мне и говорит:

— Ты, Марина, молодая, красивая, тебе нужно свою жизнь устраивать. У меня деньги есть, поезжай в город, найди там работу, подходящий человек встретится, выходи замуж, а Мишеньку оставь у меня, я его сберегу.

Поехала я в город, пол года там пожила. Только сердце в лесу оставалось. И женихи негодными мне казались, и работа — скучной, неинтересной, а город — душным и тесным. Через шесть месяцев возвратилась я в лес и больше уже никуда не рвалась. Лет десять-двенадцать прошло, цыганка к нам приехала с ребенком, что-то у него болело. Я ее узнала, из соседнего табора она была, а тогда в наших краях кочевали. Рассказала мне про родных. Жениха через полгода после моего бегства арестовали за сбыт наркотиков, крупную партию у него в доме обнаружили. Семья моя в Ростове осела, свою цыганскую труппу организовали. У нас ведь в роду все музыкальными были: и пели, и на инструментах хорошо играли. Миро, брат мой, руководил. Про меня отец запретил разговаривать, проклял меня и всех женщин в моем роду до третьего колена…

Слушала я ее, да только словно не про меня она рассказывала, а про ту, другую цыганку из табора. А у меня уж совсем другая жизнь была, сама я другой стала. Тогда уже людей лечила. Миша на станции в школе учился, свекровь болеть начала, всю науку мне передала. Ничего другого в жизни уже не нужно было. Словно и родилась я только для того, чтобы в этом лесу, в этом доме жить да людей лечить. Так и жили. Миша вырос, женился. Свекровь успела Степана увидеть да благословить. Мишина жена умерла, страдалица, при родах, царствие ей небесное, а Миша ее только на два года пережил…

Ильинична посмотрела в сторону.

— Может, судьба, а может, проклятье барона сбывается… Вот и у Степы жена в аварию попала… Сама погибла, а Илюшу Бог схоронил, — женщина не выдержала, утерла фартуком глаза.

Притихшая Катя, прислонясь к стене, слушала горестную историю хозяйки.

Ильинична посмотрела на нее:

— Я ведь уже старая. Илюшу мне сильно жалко, несмышленыш он еще. Мне бы годков семь-восемь пожить,