Читать книгу "Центр тяжести - Алексей Поляринов"

– Их арестовали. – Дядя смотрит куда-то вдаль, словно говорит сам с собой. Он выглядит опечаленным, но Андреас уже все понял – отец знал, что за ними придут. И вся эта авантюра с фиктивным вступлением в гитлерюгенд и с поступлением в гимназию – все это было задумано для того, чтобы спрятать его, убрать с линии огня.

– Мне жаль, – говорит дядя, обнимает его и вкладывает в руку конверт.

Андреас возвращается в комнату, на всякий случай подпирает дверь стулом. Конверт жжет ему карман, он вскрывает его и видит четыре числа – 1245.

Только три человека знали, что это значит.

«С нетерпением жду встречи с тобой».

Облегчение и радость – эмоции настолько сильные, что Андреас опирается спиной на стену и сползает на пол. Он плачет. Они живы. Он увидит их. Он знает, куда идти.

Дождавшись пятницы, он едет в Берлин, на Лертский вокзал, где в ровно в 12:45 садится на поезд до Лейпцига.

В поезде он нервно ерзает в кресле, надеется на новый знак, новое послание от отца (или от мамы). Но разве их не арестовали? Значит, дядя Микаэль лгал? А если лгал, тогда зачем передал послание от них? Или это ловушка? Нет, не может быть, смысл этих чисел 1245 знают только его родители. Больше никто. Эта мысль наполняет его радостью и волнением.

Он всю дорогу старательно изображает спокойствие. Воздух кажется густым, его тяжело вдыхать, пульс долбит в висках, как барабан в ночи. В крови адреналин, в голове – паранойя.

За ним следят или это только кажется? Человек в кресле через проход – он точно из СС (спокойно, перестань паниковать). Блондин, одет в штатское, но на руках черные перчатки. Зачем?

Юноша берет газету, но тут же откладывает – руки дрожат. Хочет отвернуться к окну, но боится пропустить новый знак от отца.

Поезд тормозит на промежуточной станции. Перрон почти пуст. Черный автомобиль, в нем – силуэты людей. Разве автомобили могут заезжать на перрон? И вдруг – человек в черных перчатках вскакивает с места и бежит по проходу. Дверь между вагонами распахивается на секунду, и Андреас видит, что в соседнем вагоне началась потасовка. Люди в коричневой форме вытаскивают кого-то на перрон и тащат в сторону автомобиля. Немногочисленные пассажиры отходят подальше, отводят глаза. Андреас видит только спину, ноги избитого пассажира безвольно тащатся по асфальту, на одной из них нет ботинка. Ботинок несет один из них. Эсэсовцы (или кто это?) подтаскивают его к машине, и задняя дверь распахивается, его закидывают в салон машины, в темноту. Ботинок летит следом. Его бросает тот самый блондин в штатском, в черных перчатках. Он подходит к машине, открывает переднюю дверь и, прежде чем сесть, оборачивается. Взгляд его встречается со взглядом Андреаса – или это только кажется? В зубах у блондина зажженная сигарета, он затягивается в последний раз, бросает ее на асфальт, давит каблуком, садится и захлопывает дверь, из окна появляется рука и хлопает по крыше машины.

Автомобиль трогается.

Через минуту трогается поезд.

* * *

В состоянии гадливого, вязкого полусна Андреас доезжает до конечной станции. Никто не встречает его. Когда за окном появляется Лейпциг, он уже точно – шестым, седьмым, восьмым чувством – знает, что родителей больше нет.

Он пытается выяснить у дяди какие-то подробности. Но тот лишь качает головой и полушепотом отвечает: «Я работаю над этим, сам понимаешь, время такое».

«Нет, не понимаю», – хочет закричать он, но сдерживается. Страх истощил его, теперь он не чувствует ничего, кроме презрения – к дяде, к гимназистам, к студентам, к преподавателям, к военным, к Гитлеру, ко всем вокруг. Он не знает, что делать дальше.

Учиться? – для чего?

Бежать? – куда?

* * *

Дядя исчезает из его жизни. Начало войны, всеобщая мобилизация – от Микаэля Штрассера нет вестей. Как нет их и от отца с матерью.

Андреаса вызывают на учения. Ему все равно. Врачи на медкомиссии скорее разочарованы его физическими данными. Худой, высокий очкарик. Миопия – 4,25.

Ему выдают форму и отправляют на стрельбища, результаты – ниже среднего. Дальше – вызов в кабинет к одному из высших чинов. На табличке длинное слово – то ли «Гауптштурмфюрер», то ли «Оберштурмвюрер».

Высокий мужчина в идеально сидящей форме (словно в ней и родился), волосы с пробором ровно посередине головы (выглядит странно, противоестественно). Глаза зеленые, холодные, похожи на маслины, вмерзшие в лед. Разглядывает Андреаса, спрашивает:

– Почему форма такая, рукава короткие?

– Такую выдали.

Офицер делает пометку в тетради.

– Мне сказали, ты знаешь языки.

Андреас кивает.

– Отвечай по протоколу.

– Так точно, герр гаупштурмфюрер.

– Какие именно?

– Кроме немецкого, знаю русский, испанский, итальянский, еще французский, но хуже, могу говорить и слушать, но пишу с ошибками. Недоучил.

Офицер переходит на испанский, Андреас отвечает. Офицер делает пометку в тетради.

– Можешь идти.

* * *

Через два дня в казарму заходит старшина и называет его фамилию.

Офицер взял его себе в штат – помощником. Андреас не задает вопросов, он знает, что это устроил дядя Микаэль, но благодарности не чувствует – он ничего не чувствует.

Его работа – не только перевод и сортировка документов. Он гладит и стирает форму гауптштурмфюрера, чистит его обувь, варит и приносит кофе, готовит еду, сортирует почту по степени значимости.

Он раб. Но ему все равно. Главное – не на фронте.

Канцелярской жизни, впрочем, быстро приходит конец. В начале сорок второго гауптштурмфюрера отправляют в СССР, и, разумеется, Андреас (ставший незаменимым) едет с ним. Они проходят Украину, останавливаются в Крыму и дальше – в глубь России…

* * *

Марта вздыхает, видно, как тяжело ей даются эти, – пусть и чужие, – воспоминания.

– Он не любил говорить о войне, всегда галопом пробегал эту часть истории. Шла война – вот и все.

Его хозяин – так он называл офицера Ауэра – отвечал за этнические чистки. Решение еврейского вопроса на местах. Андреас видел все это своими глазами. Страшно. После такого сложно остаться человеком.

Она долго молчала, а мы боялись нарушить тишину.

* * *

А потом – крах и отступление. Так он и оказался там – в Рассвете.

Советские войска отжимали их все дальше к границе. Их взяли в кольцо, его отбросило взрывом, а дальше – лишь обрывки воспоминаний. Он свалился в овраг, прятался там почти сутки, вжавшись лицом и всем телом в грязь, дожидаясь, пока утихнет грохот орудий. И даже когда все утихло, он еще долго не решался поднять голову, лежал и притворялся мертвым, как барсук (или какое там животное лучше всех притворяется мертвым?). Когда стемнело, он вылез и некоторое время отогревал руки и ноги рядом с горящим танком. Он слышал вой – высокий и вибрирующий – и думал, это волки воют на луну; и только потом понял, что вой доносится из горящего танка, как из быка Фалариса, – вопли солдат внутри. Он был ранен, сквозное в ноге, чуть выше колена. Штанина черная и липкая от крови, он очень ярко об этом рассказывал. Он даже не почувствовал момента, когда пуля ударила его. Только позже, ночью, вылезая из оврага, он с трудом сдержал вопль, ступив на левую ногу.