Читать книгу "Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости - Джейми Крейнер"

монастырю. Несколькими веками ранее в Сирии мы видим столь же прагматичный подход к отношениям с благотворителями: «[Глава обители] не будет гнушаться друзьями, покровителями и наставниками монастыря, но примет их с тем, что имеет». Поддерживать добрые отношения с миром было важно, но это далеко не всегда нравилось монахам {44}.

Разумеется, они всегда могли уйти. И такие случаи тоже подсвечивают взаимопроникновение монастыря и мира. Многие епископы начинали карьеру простыми монахами и сохраняли свои аскетичные привычки на новых должностях. Практически это стало чем-то вроде подтверждения квалификации, потому что христиане привыкли рассматривать отстранение от мира как признак духовных способностей (пусть даже иные христиане возражали, мол, эти епископы получили назначения благодаря своему привилегированному происхождению, а не монашеской подготовке как таковой). Случались и менее благоприятные карьерные повороты: многие представители элит, впавшие в немилость, предпочитали удалиться в монастырь – или их туда «удаляли». Впрочем, такие ссыльные могли в итоге и не стать монахами, по крайней мере обыкновенными монахами. Зачастую они продолжали участвовать в политической жизни, оставаясь в тени, а когда ситуация менялась в их пользу, возвращались из изгнания {45}.

Но и более банальные случаи возвращения монахов в мир показывают, что границы между священной и светской сферами были скорее проницаемыми, чем нерушимыми. Монахи пересказывали истории такого рода, ибо братья покидали монастырь, а потом приходили обратно, напоминая тем самым остальным, что никакая причина ухода в мир, будь то роман, драка или предельная усталость, не является необратимой. В аббатстве Кондат, расположенном в Юрских горах, один из старших монахов как-то пожаловался настоятелю на братьев, плохо исполняющих свою работу, и предложил выдворить их из монастыря. Настоятель пришел в ужас: ведь любой человек может измениться и всегда заслуживает шанса на еще одну попытку. Защищая свою точку зрения, он припомнил целую пачку библейских эпизодов, а еще обратился к собственным подопечным: да, он скорбит о многих из них, совершивших нелицеприятные поступки; некоторые покидали обитель дважды или трижды, однако вот они снова здесь {46}.

Подводя итог: какими бы трудностями ни сопровождалось обращение в монашество, гораздо труднее было порвать связи с вещами, людьми и местами, бесконечно притягивающими ум монаха обратно к земле. Та самая работа, которую выполняли монахи для общества из чувства морального долга, угрожала параллельной задаче – сосредоточению исключительно на Боге. Славные истории самоотречения вдохновляли, но часто представлялись невозможными: совершенно отречься от мира не получалось. А поскольку уход из мира не был раз и навсегда решенной задачей (неважно, насколько он эффективней, чем наши добровольные «отключения»), монахи обращались за помощью друг к другу, чтобы справиться с проблемой рассеянного внимания сообща.

2. Сообщество

Большинство житийных протагонистов очень рано вступают на стезю духовного развития. Так было и в случае Патерна[65], которого мать отдала в монастырь еще ребенком. Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы убедить своего соседа по келье вместе покинуть обитель и поселиться в уединении на нормандском побережье, в бухте Сен-Мишель. Три года спустя настоятель их монастыря Женерос разыскал беглецов и обнаружил, что те живут в пещере. Женероса беспокоил не столько самовольный уход из вверенной ему обители, сколько тот факт, что Патерн довел монашеские практики до абсурда. Тяжелым трудом и непомерным постом он довел себя до крайнего истощения и к тому же все эти годы отказывался встречаться и общаться с любыми людьми, кроме своего товарища. Аббат сравнивал его с необъезженной лошадью, сбежавшей, как только на нее надели узду: юноша принял монастырские правила слишком близко к сердцу. Женерос настоял на некоторых коррективах. Он позволил Патерну остаться в пещере, но велел ему не так строго поститься и прилагать усилия к тому, чтобы время от времени видеться и разговаривать с другими монахами. Похоже, трюк сработал: Патерн благополучно дожил до 70 лет, ведя аскетическую жизнь в той же местности {1}.

Патерн никогда не рассказывал, почему он ушел из монастыря и на три года практически прекратил всякие контакты с людьми. Во всяком случае, автор его жизнеописания не дает нам никакого объяснения. Но подобный выбор совершали и другие монахи поздней Античности и раннего Средневековья, и некоторые высказывали свое мнение по вопросу. Количество монашеских обителей на берегах Средиземного моря и дальше постоянно росло, и многие радостно приветствовали их потенциал для развития, но кого-то тревожило разлагающее воздействие этих новых сообществ, в том числе воздействие на внимание. Коллективные действия могли способствовать сосредоточенности, но в то же время она могла страдать от присутствия других людей.

Споры об экономике внимания[66], не утихающие в сегодняшних социальных сетях, представляются новым витком осмысления древнего парадокса. В теории сообщество монахов могло помочь отдельному индивиду соединиться с братьями или сестрами в достижении единой цели. Вместе они создавали новые социальные нормы, стоящие на службе общим ценностям. Они могли вдохновлять друг друга, сочувствовать друг другу, учить друг друга, делиться знаниями и навыками. Иоанн Лествичник писал в VII веке, что монахи – как камни в прибое: бьются друг о друга и, сталкиваясь, постепенно делают острые края гладкими и покатыми. Правда, он имел в виду скорее естественную эрозию, чем вечный бой. Иоанну и многим другим было хорошо известно, что братья и сестры способны делать друг друга и сильнее, и слабее. Общинная жизнь – палка о двух концах {2}.

Отказ от мира или хотя бы попытка отказаться от мира – первый шаг к тому, чтобы стать монахом и, сосредоточившись на постижении божественного, расширить свое сознание. Следующий шаг – научиться совместному труду с теми, кто преследует те же когнитивные и духовные цели. Однако обилие перспектив и подводных камней в идее совместного проживания мешало прийти к согласию насчет наилучших социальных рамок. Жить монаху одному или же вместе с другими? Если жить сообща, то как именно регулировать совместную жизнь, чтобы сосредоточиться на главном? Нужно ли руководство и какое? Как поддерживать друг друга, не отвлекаясь от постижения божественного порядка? Монахи знали, что люди по большей части не способны жить в полном одиночестве. Но если так, то возможно ли в принципе решить проблему рассеянного внимания?

* * *

В IV веке поклонник уединенной жизни Ефрем Сирин высказал предположение, что монахи, обитающие в отдаленных местечках Сирии и Месопотамии, наслаждаются таким уровнем спокойствия, превыше которого разве что замогильная тишина. Его более молодой современник Василий Кесарийский в 360–370 годах, напротив, составил длинный список причин, почему совместное проживание в монашеских общинах выигрывает у отшельничества. Василий утверждал, что затворничество – проявление эгоизма, тогда как пребывание среди людей предоставляет неиссякаемые возможности практически исполнять заповедь о любви к ближнему и служении общему благу. Он рассуждал, почему совместный труд группы монахов приносит больше, чем сумма усилий этих же монахов по отдельности, – дело не только в том, что никто не самодостаточен (в приземленном смысле физического выживания), но и в том, что организованное сообщество комбинирует сильные стороны участников для достижения максимальной пользы. Даже молитва более действенна, если монахи молятся вместе. Василий добавлял, что есть тут и сугубо дисциплинарные преимущества: когда ты живешь с другими, они смотрят на твое поведение и могут указать тебе зоны роста. Впрочем, некоторые монахи по-прежнему испытывали такой ужас при мысли о жизни в общине, что вместо людей демонстративно окружали себя дикими зверями – по крайней мере, ходило немало таких историй {3}.

Оппоненты в этом споре основывались на довольно тонком понимании человеческой психологии. Поборники отшельничества полагали, что продвинутый уровень молитвы достижим только в уединении, ибо даже братья или сестры в монастыре могут служить отвлекающим фактором. Дельфины, говорили они, появляются над поверхностью воды, только когда она спокойна. Защитники общинной жизни опасались разных форм самообмана, которые могли быть очень устойчивыми в условиях изоляции. Иоанн Лествичник, сам проживший отшельником несколько десятилетий на рубеже VII века, немало беспокоился о том, как легко в одиночестве убедить себя в большом прогрессе: «Одинокая лошадь часто воображает, что скачет быстрым галопом, но, оказавшись в табуне, обнаруживает, что на самом деле она очень медлительна». В VIII веке Иосиф Хаззайя предостерегал, что на монаха,