Читать книгу "Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком - Михаил Трофименков"

Ни на одном из громких судов над десятками руководителей партии, обвиненных в намерении силой свергнуть правительство и строй США, не было предъявлено ни одного доказательства подготовки революции – несмотря на то что партия кишела провокаторами и агентами ФБР, в том числе и занимавшими очень высокие посты. Стандартный набор улик сводился к текстам «основоположников» и теоретическим статьям партийных идеологов, удостоверявшим лишь то, что коммунисты – революционеры.

Да, конечно: идеальные коммунисты – революционеры. Но революция для них не цель, а средство построения бесклассового общества. В повседневной практике они готовят не революцию, а условия, при которых эта цель станет достижимой. Даже революционную ситуацию коммунисты создать не могут – только позаботиться о том, чтобы при ее возникновении нашлось достаточно сознательных бойцов, направляющих движение масс в правильное русло.

Так чем же они занимались на своих бесконечных парткурсах и партсобраниях?

Вы не поверите: изучали диалектический и исторический материализм, теорию прибавочной стоимости, положение рабочего класса и расовый вопрос, происхождение семьи, частной собственности и государства, наконец. Готовили рефераты. Отчитывались, как продвигают партийную линию на собраниях гильдий, как помогают, предположим, уборщикам организовать забастовку.

Если вы страдали бессонницей, всегда можно было пойти на партсобрание. – Миллард Лэмпелл.

Представлением о зловещей атмосфере партсобраний Америка обязана ренегатам, ставшим еще и доносчиками. Оправдываясь перед самими собой, они нагнетали бульварные страсти, благо многие из них были сценаристами. Леопольд Атлас так описывал дискуссию о допустимой степени свободы – скорее идеологической, чем творческой – для партийных писателей: «волчья стая за работой», «нападение гиен», «я видел кошмарный сон наяву».

Очнуться от кошмарного сна Атласу никто не мешал, вервольфы не преследовали бы его, не загнали бы до смерти. Тем не менее он, как и другие ренегаты, почему-то скрывал от человечества, свидетелем каких ужасов он был, пока не получил повестки на допрос.

В конце 1940-х Жан Ренуар, бежавший от нацистов в Голливуд, потребует от сына-студента, чтобы тот, боже упаси, не лез в политику. Не хочет же он, чтобы пошли прахом усилия, приложенные папой для его поступления в университет? Или того пуще: чтобы папу отлучили от любимой работы, допрашивали, депортировали, как его друга Ганса Эйслера? Сам Ренуар стоит вне политики не от страха – от скуки:

Нет ничего скучнее, чем американские коммунисты.

Сынок, ты же не хочешь, чтобы тебе было так скучно, что тебя арестовали и выслали?

Ренуар, снявший для компартии Франции киноплакат «Жизнь принадлежит нам» (1936), не мог не сравнивать голливудских красных с французскими. Компартия Франции была не только легальной, но парламентской, бывала и правительственной – но, хотя ее собрания проходили в публичных местах, явно отличалась от американской боевым духом.

Именно скуку назвал причиной своего выхода из партии в 1946-м Рапф, оставшийся, однако, до конца своих дней убежденным коммунистом.

Тривиальность «подпольных» будней не менялась годами. Фаст, уже признанный историческим романистом номер один («Дорогу свободы» перевели на 82 языка), вступил в партию в Нью-Йорке в 1944-м.

Чтобы я не угодил ненароком в ловушку успеха, было принято решение направить меня в составе группы из десяти человек на учебу в партшколу. Располагалась она в небольшой гостинице на берегу Гудзона. ‹…› Курс был рассчитан на три недели и включал в себя лекции, семинарские занятия, дискуссии – по десять часов в день. Мы изучали экономику, как рыночную, так и марксистскую, американскую и мировую историю, философию, науку управления, происхождение классов: разумеется, много говорилось о причинах, вызвавших Первую и Вторую мировые войны. ‹…› Посещать [занятия] мог кто угодно, а среди преподавателей были профессора Гарварда, Йеля, Корнелла, Массачусетского технологического института. ‹…› Во главе школы стоял старый коммунист, которого мы называли папашей Менделем – не знаю уж, было ли это его настоящее имя. Тогда ему уже перевалило за семьдесят, и вспомнить он мог немало – дни Юджина Дебса и зарождение социалистического движения в Америке. Он жил и умер в счастливой уверенности, что мы, наше поколение, построим на этой плодородной и во всех отношениях замечательной земле Новый Иерусалим.

Никто не был так рыцарски благороден в своих отношениях с партией, как Трамбо. Осужденный по делу «десятки», он вышел из партии в 1948-м. Но через несколько лет, когда с тонущего партийного корабля сбежали все крысы, вступил вновь – исключительно в знак солидарности с осужденными партийцами. Когда Верховный суд через несколько лет дезавуировал приговор, Трамбо со спокойной совестью расстался с партией навсегда. Но никто пуще этого рыцаря не ненавидел «торжественную пуританскую педантичность коммунистической догмы».

Трамбо явочным порядком добился права манкировать собраниями. Сценарная поденщина и так «до тошноты» мешала ему писать «для души», а тут еще эти камлания.

Игнорировал собрания и Мальц, когда погружался в работу над романами.

Рутина вредила прежде всего партии, в чем отдавали себе отчет даже некоторые функционеры. Один из них посоветовал Уэксли не «оформлять отношения» с партией: замучаешься сидеть на собраниях.

Начетничество, формализм, догматическая дурь. Но в одержимости политучебой выражался и красный идеализм, вера в Просвещение, которому коммунизм наследовал. В силу специфики американской политики просвещенческий аспект обретал гипертрофированный характер. Научность коммунизма бросала вызов зрелищной, демагогической, звонкой практике правящих партий. Французские или итальянские интеллектуалы никогда не жаловались, что их заставляли читать «Капитал»: он изначально входил в европейскую (но не в американскую) культурную матрицу.

Люди в Голливуде хотели разбираться в обществе и социальных силах. – Вебер.

Вебер по приезде в Голливуд всецело посвятил себя организации курсов марксизма-ленинизма. Его правой рукой стал профсоюзный юрист Артур Бирнкрант, впоследствии продюсер, а после занесения в черные списки – автор кукольных пьес. На курсах (1938–1940) занимались около трехсот «творцов». Сам Вебер преподавал экономику и историю США, получая нагоняи от ЦК за ненаучный (нескучный) подбор рекомендуемой литературы.

Благими намерениями вымощена дорога в ад. Многие объясняли скоротечность своей партийности именно скукой собраний.

Хейден: Мне все время говорили, что если я прочту сорок страниц диалектического и исторического материализма, то пойму коммунизм. Я так и не преодолел больше восьми страниц, а ведь пытался не раз.

Конгрессмен Маулдер: И вы вышли [из партии]?

Хейден: Выбежал.

* * *

Насколько увлекательнее выглядели партсобрания и теоретические курсы в фильме «Красная угроза» (1949)!