Читать книгу "Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком - Михаил Трофименков"

Занятия в каком-то ангаре ведет комиссарша, явно помешанная. Простак-новобранец просит разрешить его сомнения: совместима ли диктатура пролетариата с народной демократией? Комиссарша впадает в истерику в духе «Мы вас всех будем жечь, вешать, стрелять – будет вам демократия». Накричавшись, подает знак дежурящим у входа головорезам. Вытащив любознательного товарища наружу, они в каком-то тупичке забивают его насмерть.

По формальным признакам «Красная угроза» и подобные ей фильмы – чистой воды нуар. Гангстеры, не переодевшись, не сменив интонацию, мимику, жестикуляцию, просто перешли из уголовных нуаров в идеологические. Разве что теперь они называли друг друга товарищами – а так занимались тем же, что и прежде: убивали полицейских, осведомителей, отступников; подкладывали честным, наивным парням развратных девок, лишавших их воли и разума; гнались через всю Америку за порвавшими с партией любовниками; при виде ордера на арест впадали в ступор или сходили с ума.

Это даже не пропаганда: пропаганда должна хоть чуть-чуть, но соотноситься с реальностью. В конце концов, ничего не стоит подправить реальность. В советском кино времен Большого террора оппозиционеры тоже убивали, взрывали и шпионили – но экранный мир соотносился с реальным, даже если предположить, что оппозиция состояла из одних вегетарианцев, хотя бы потому, что и в реальности оппозиционеров обвиняли в терроре и диверсиях. Умерших своей смертью политиков могли объявить умерщвленными врачами-убийцами, аварию – выдать за теракт. Но «умерщвленный» товарищ действительно умер, а «взорванный» поезд – сошел с рельс. Пропаганда «красной паники» озадачивает отсутствием даже попытки связать жизнь и кино. На экране красные убивают и убивают. А в реальности никому из них ни разу не инкриминировали ни одного трупа.

* * *

Почему Хеллман не знала, вступил ли ее муж Хэммет в партию? Потому что не спрашивала. Почему не спрашивала? Потому что он все равно бы не сказал. А сама-то Хеллман состояла в партии? В 1936 году – не состояла. А в 1937-м? Бог весть. Но на X Национальном съезде компартии в июне 1938-го присутствовала. А беспартийные попутчики там могли присутствовать? Почему бы и нет. Тот же Уэксли регулярно ходил на партсобрания, но в партию так и не вступил.

Как только заходит речь о членстве того или иного человека в партии, вопросов оказывается на порядок больше, чем ответов. Общих партсобраний в Голливуде не проводили: собрания проходили по профессиональным ячейкам, насчитывавшим в среднем человек по двенадцать.

В 1936–1947 годах в партии состояло триста голливудских работников (во всей Калифорнии насчитывалось на пике партийного влияния не более десяти тысяч коммунистов). К 1947-му не менее пятидесяти из них умерли или уехали. К тому же эти триста человек состояли в партии не одновременно. Лишь немногие – Эндор, Лоусон, Коул – сохраняли партбилет все эти годы. Бывало, что роман с партией длился считанные месяцы. Кое-кто не мог лет пять спустя толком припомнить, когда он в партию вступил, а когда вышел.

Зато ФБР помнило все. Его оперативники дважды – в 1943-м и в 1945-м – проникали по ночам в штаб-квартиру партии и фотографировали учетные карточки. Расшифровка картотеки затянулась до 1947 года. ФБР идентифицировало 252 партийцев, включая 47 актеров, 45 актрис, 8 продюсеров, 15 режиссеров и 127 сценаристов.

Я должен был запомнить около 150 имен, адресов и телефонов, и я их запомнил. Вы не поверите, что это возможно. Я сообразил потом, что это было глупостью – у ФБР были имена, телефоны и жизнеописания каждого из трехсот участников курсов, включая 250 членов партии. Я мог бы избавить себя от хлопот и звонить в ФБР, чтобы узнать номера телефонов. – Вебер.

Почему потребовалась «расшифровка», да еще затяжная? Почему некоторые (или многие) коммунисты состояли на учете под псевдонимами? Скользкий вопрос. Партия вышла из подполья еще в первой половине 1920-х годов. В годы войны она беззаветно поддерживала ФДР. Зачем скрывать свою партийность?

Легальность легальности рознь.

Компартия США – как и все рабочее и социалистическое движение – накопила слишком болезненный опыт. Ее легальность условна: она скорее не запрещена, чем разрешена. Мировая практика говорит, что гарантий от «белого террора» не дает никакая демократия. Взгляните, говорят себе коммунисты, что случилось в Германии с мощнейшей компартией мира, что случилось с китайской компартией, преданной своим боевым союзником Чан Кайши. Быть коммунистом опасно для жизни: во многих странах – реально, в остальных – потенциально. Руководителю Баварской Советской Республики Евгению Левине, расстрелянному в 1919-м, приписывали фразу:

Мы, коммунисты, все покойники в увольнительной.

Поэтому и меняют имена политработники, тот же Роббинс-Лоуренс. Он выбрался из страны, где красных убивают – весьма возможно, что окажется еще в каком-нибудь столь же неприятном месте или что в США случится свой «венский февраль».

Даже если речь об угрозе жизни не идет, членство в партии – особенно в США – убийственно для карьеры и репутации. Репутация для звезд дороже жизни – иногда в буквальном смысле слова. Потому и осторожничают звезды.

Уилер: У вас было партийное имя?

Вирджиния Фиртель: Нет. Американский консул в Цюрихе сказал мне, что оно у меня есть, назвал мне имя и спросил, знаю ли я эту женщину, и я сказала «нет» совершенно уверенно; а он сказал, что это я. Так что вроде бы у меня было другое имя, и я его просто не знала. ‹…›

Уилер: А наши записи говорят, что вы использовали имя Джоан Бентон.

Вирджиния Фиртель: Вот и он мне это сказал, но я об этом ничего не знала. – 6 июня 1956 года.

Единицы признались в том, что были «едины в двух лицах» или, по меньшей мере, что им предлагали взять партийное имя. Но их свидетельств достаточно, чтобы убедиться: в случае творческой интеллигенции жизнь под псевдонимом не связана с секретными миссиями. Псевдоним нужен для картотеки, в которую в любой момент могут заглянуть незваные гости.

Иногда – а скорее всего, часто – партия не навязывала псевдонимы, а шла навстречу просьбам трудящихся. Насколько буднично это происходило, рассказывал Пол Боулз, в 1930-х годах еще не литературный гуру в добровольном марокканском изгнании, а молодой композитор спектаклей Лоузи и Уэллса. Да, пророк контркультуры, бисексуальный эстет, ценитель гашиша в 1938–1940 годах тоже состоял в партии, в которую вступил вместе с женой-писательницей Джейн Ауэр, столь же (если не более) эксцентричной.

«Под какими именами вас записать?» – «А под какими вы хотите?» – «Нам-то все равно, записывайтесь хоть под своими собственными».

Благодаря своей беспечности Боулзы за два партийных года гарантировали себе неприятности на всю оставшуюся жизнь, в какое бы Марокко они не забрались. В 1958-м году, когда, казалось, «паника» почти сошла на нет, Боулзы жили на Мадейре, и Ауэр обратились за рутинным продлением загранпаспорта в посольство США в Лиссабоне.

Они просто сказали ей: «Завтра вы уезжаете в Америку». Бац, пошла вон! Они отобрали у нее паспорт. И сказали, что ФБР отказало ей, потому что считает ее опасной персоной. – Боулз.