Читать книгу "Женщина, квартира, роман - Вильгельм Генацино"

В последнее майское воскресенье, за две недели до коллективной поездки за город, Хердеген сделал мне предложение. Я принес ему после обеда тридцать строк про детский праздник, устроенный в воскресенье утром цирковыми артистами. Я, как всегда, стоял у края стола Хердегена и ждал, пока он прочитает мой текст. А потом он спросил, есть ли у меня в июле свободные дни и не смог бы я заменить на время отпуска редактора Веттэнгеля. Я провел пальцами по носу и уставился в пол.

– Веттэнгель считает, что вы с этим справитесь, и я тоже так думаю, – сказал Хердеген.

– Я еще ни разу не работал в редакции, – произнес я.

– Это вы быстро освоите, – махнул рукой Хердеген, – практически вы уже начали это делать.

– Как долго придется мне замещать редактора?

– Три недели в июле, начиная со второго числа, это понедельник, – ответил Хердеген.

– Во сколько начинается рабочий день?

– Вам надо будет приходить к десяти часам утра и ежедневно заполнять три полосы. И не упускать из виду редакционные задания следующего дня, это само собой.

– Я буду все время один?

– Нет, я тоже буду здесь, – сказал Хердеген. – Вы можете в любой момент обратиться ко мне.

– И что конкретно я должен буду делать?

– Вам придется редактировать статьи других сотрудников, и вы должны будете снабжать заголовком и подзаголовком каждую статью перед ее отправкой в набор, – сказал Хердеген. – Вы должны будете также делать для каждой полосы макет, а вечером побыть около часа в типографии при верстке номера на тот случай, если потребуется сократить одну из статей или поменять их местами или что там еще может понадобиться.

Я издал несколько невнятных звуков.

– Вы уже до того можете приступить к почасовой работе, – предложил Хердеген, – чтобы чувствовать себя ко второму июля более уверенно.

– Можно мне подумать?

– Ну что за вопрос! – сказал Хердеген. – Но через неделю вы должны дать мне ответ.

Я обрадовался и попрощался с Хердегеном. Погода была сносной, молодые люди вынесли проветрить свои транзисторы. Еще раньше я договорился с Гудрун, мы хотели совершить в это воскресенье после обеда прогулку на катере. Предложение Хердегена взволновало меня. Я хотел основательно обдумать, принимать мне его или нет, но вдруг мне самому стало ясно, что я уже практически принял его. Я стоял перед витриной цветочного магазина и в третий раз пересчитывал тюльпаны в вазе. Там было пять желтых и четыре красных, и, хотя они, полностью раскрывшись, являли собой торжество великолепия, вид у них был почему-то жалкий. Это тесное единение роскоши и убожества очень заинтересовало меня, но мне так и не удалось постичь причину этого противоречия. В витрине магазина табачных изделий я также увидел белую в далеком прошлом розетку, ставшую теперь грязно-желтой, а в ней вилку с черным свисавшим проводом, который, извиваясь по полу змеей, терялся где-то в задней части магазина. В рабочие дни мне доставляло удовольствие стоять здесь и наблюдать за людьми, как они ближе к вечеру постепенно возвращались в свое нормальное и обычное состояние. Гнетущая атмосфера безжизненности, овладевавшая городом, делала эту невинную забаву невозможной по воскресеньям. В кафе сидели пожилые люди или безразличные друг к другу пары. Женщины ковыряли вилочками торт и подвигали крошки к середине тарелки, мужчины тайком поглядывали на дверь. У меня возникало неодолимое желание тут же воспрепятствовать их достойному сожаления порыву, но средств воздействия на скучающих мужчин у меня не было. К счастью, было уже недалеко до причала, откуда отходили прогулочные катера. С набережной я увидел Гудрун, она стояла около кассы и ждала меня. На ней была бежевая блузка и пестрая летняя юбка. На белой руке висела белая сумка. Она смотрела на подростков, игравших в бадминтон, вошедший этим летом в моду и моментально распространившийся повсюду. Пароходик был уже практически полностью заполнен пассажирами. Очевидно, люди испытывали в душе благодарность, что по воскресеньям была хотя бы возможность прокатиться на пароходике. Гудрун заметила меня и помахала рукой, я помахал ей в ответ и прибавил шагу. Она уже купила два билета, мы взошли на трап и тут же увидели на задней палубе два свободных места. Вокруг нас уже ходил волнами гул голосов, то нарастая, то затихая и внося в атмосферу что-то праздничное.

– Я чуть не позвонила тебе и не спросила, нельзя ли мне взять с собой приятельницу, – сказала Гудрун.

– Ну и? Что тебе помешало?

– Я побоялась, она испортит нам прогулку.

– О-о! – вырвалось у меня. – Она такая капризная?

– Нет, но она только что разорвала помолвку, а теперь думает, что зря поспешила, – сказала Гудрун.

Двое матросов выбирали концы. Мотор вдруг затарахтел на высоких оборотах, пароходик вздрогнул и отошел от причала. Гудрун смотрела на воду и все говорила о своей подружке. Я наблюдал за чайками, кружившими над головами пассажиров. Дети бросали в воздух кусочки хлеба, чайки хватали их на лету. Мотор постукивал теперь спокойно и мирно. Для всех пассажиров нашлись сидячие места. На палубе резвились только дети, ели соленые крендели или лизали мороженое. В моей сегодняшней воскресной лекции я собирался рассказать, почему Ганс Фаллада запускал руку в чужие кассы и оказался по этой причине в тюрьме, Йозеф Рот стал на старости лет алкоголиком, а Георг Тракль не мог жить без наркотиков и в итоге и умер от них. Но Гудрун слушала меня невнимательно, а может, и вообще не слушала. Возможно, ей давно надоели мои лекции, и она только не знала, как сказать мне об этом. А я испытывал горечь оттого, что жизнь не может сама рассказать о себе. То, что я не обсудил с Гудрун предложение Хердегена, я сам расценил как легкую отчужденность между нами, против которой я был бессилен. С неудовольствием я признался себе, что частенько не знаю, о чем мне следует разговаривать с Гудрун. Правда, я в то время придерживался мнения, что все равно ни один человек не может всю свою жизнь интересоваться только одним человеком. Большинство людей, к ним, скорее всего, относилась и Гудрун, не вызывают даже начального интереса. К несчастью, Гудрун сделала в этот момент такое предложение, на которое я даже не знал что ответить. Она сказала, мы могли бы вместе посещать уроки танцев. Она даже знала одну такую школу танцев, которая открыла вечерние курсы обучения для тех, кто работает, по вторникам и пятницам от 18.00 до 20.30. Естественно, я усмотрел в этих вечерних курсах угрозу моим ночным занятиям репортерской деятельностью. А потом выяснилось и еще одно недоразумение. Я понял так, мы будем ходить на эти курсы вдвоем. В действительности Гудрун имела в виду, что я должен проделать это один, потому что она уже давно научилась танцевать. Ну это уж, простите, было чересчур, слишком многого она от меня требовала. Вечерний репортер, которому к тому же только что сделали предложение заменить на время отпуска редактора, должен ходить и обучаться вместе с прыщавыми подростками, как надо прыгать под музыку. Нет слов, как это смешно! Мне пришлось приложить усилие, чтобы на моем лице не отразилось неудовольствие. Я долго глядел на воду, стараясь вернуть равновесие своей душе, чтобы она размягчилась и настроилась на миролюбивый лад. Но она оставалась жесткой и твердой, упорствовала на своем, тогда я попытался смягчить ее, направив взгляд в небо. Я тупо глядел на глупых чаек и удивлялся, что в обоих этих словах – тупо и глупо – главным звуком было «у». Одновременно мне бросилось в глаза, что очень многие пассажиры тоже глядели на чаек и с таким же тупым выражением лица. Может, вообще люди так часто и долго смотрят на чаек, потому что попадают в глупейшие ситуации и не всегда знают, как из них выбраться? Именно в этот момент нашу ситуацию спасла одинокая чайка, ринувшаяся вниз. Птица спикировала с высоты примерно четырех метров, открыв клюв и издав резкий крик, она вырвала ванильное мороженое из рук ребенка и тут же унесла маленький вафельный брикетик высоко в воздух, пассажиры громко закричали и повскакали с мест. Обездоленное дитя принялось громко реветь, тут же подбежала мать, обняла и сказала, что купит новое мороженое, но ребенок с криком отклонил это предложение. Другие дети с мороженым в руках готовы были пожертвовать своим, хотя бы одним шариком, но и эти попытки были ребенком отвергнуты. Гудрун без конца повторяла одно и то же: