Читать книгу "Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова"

Он стащил с головы шлем, провёл загрубелой ладонью по светлым слипшимся от пота волосам, склонился к Тат. Женщина проявила покорность, позволила ему пощекотать бородою свою щеку. Она издавала странные, рокочущие звуки, указывая смуглым пальцем на его шелом.

– Не здесь, – прошептал он. – Служба!

Она улыбалась, упрямо показывая пальцем на его шлем с забавным заискивающе-жалостливым выражением.

– Ты хочешь перо с моего шлема?

Она кивнула. Лауновех захохотал.

– Что ж, получи! Такую красотку не сыщешь ни в одном из домов любви. Мне ещё не доводилось… н-да… Один твой взгляд стоит всех перьев птицы камелус![38] Возьми, подмети им пол в своей лачуге! Видит Бог, я заплатил за перо хорошие деньги, но для тебя не жаль! Нет, не жаль!

Лауновех снова захохотал, завертел головой. Ему вдруг сделалось так жарко, словно металл его доспехов раскалился докрасна.

– Уходи теперь! – хрипел он, давясь хохотом. – Уходи и до вечера не возвращайся! Что? Ты хочешь пройти к госпоже Елене?

Женщина кивала головой, непрестанно произнося имя юной дочери хозяина дома. Перо птицы камелус она нежно прижимала к груди.

– Эй, Ульрих! Проводи эту женщину к молодой госпоже. Пусть она наколдует ей одного хорошего жениха взамен двух негодных!

* * *

Тат шла по каменным коридорам большого дома, следуя за стражником шаг в шаг.

Наконец он открыл перед нею дверь, слегка подтолкнул древком пики. Произнёс одно из немногих знакомых Тат слов:

– Госпожа!

Тат ступила в покой. Большая, высокая комната с белыми стенами. Изображения пасмурных ликов на досках в углу. В другом углу, под пологом из нежнейшего шёлка – ложе, застеленное ещё более тонкими шелками. В третьем углу огромный очаг. Пламя в нём никогда не угасает. Пламя необходимо каждому жилищу. Если сердце угасло – пусть хоть в очаге горит огонь. У высокого стрельчатого окна – печальная огненноволосая дева с пустыми рыбьими глазами. Печаль – вечный её удел и в этой юдоли, и в последующих. Ей холодно, всегда холодно! Над городом повис зной, а в её комнате топится очаг. Тат подбежала к ней, мимоходом быстрым и точным движением положила огромное перо птицы камелус на едва живые побеги пламени. Стражник собрался было кинуться следом, намереваясь оборонить госпожу от возможных посягательств, но дева остановила его жестом. Пламя в очаге ожило, взметнулось, окрасилось изумрудной зеленью, затрещало и опало. Тат мельком глянула в очаг, удостоверилась, что пламя погасло совсем, умерло вместе с большим белым пером заморской птицы.

Дева смотрела на неё. Взор её был нестерпимо кроток, лицо гладко, волосы блестящи. Дева припомнила их нечаянную встречу. Она удивлена. Любопытство оживило её застывшие черты. Тат бросилась на колени, ухватилась за край нарядных одежд. О, как прекрасно лицо печальной девы! Как Деян любил её, как не хотел забывать. Но забыл. Забыл в её, Тат, объятиях.

– Деян не убивал твоего брата! – в запальчивости Тат позабыла собственный запрет – не говорить в каменном городе на языке степи. – Его убил тот, что стоит на страже у ворот твоего дома! Он виновен! Он убийца! Отпусти Деяна, ведь он не нужен тебе!

Дева качала головой. Она не понимала речей Тат. Она приказала позвать старого человека, смуглокожего, с выбеленными временем волосами, и тот явился незамедлительно. Старик толковал деве речи Тат. Он оказался добр, он вытирал слёзы на щеках обеих. Тат говорила и плакала. Дева плакала молча. Потом Тат пропела им длинную, сочинённую на скорую руку и потому не очень складную, песню о море ковыля, о несметных стадах, о своих юных дочерях, о северных городах, одетых в доспехи зубчатых стен, об их долгом пути по земле и по бурному морю. И о любви. Тат спела деве о своей любви.

Глаза девы ожили, перестали походить на буркалы холодной рыбы. Они сделались подобны ясным звёздам. Напасть завистливой ревности оказалась чужда огненноволосой деве, и Тат возрадовалась. Дева порывисто обняла Тат. О, как нежны оказались её объятия! Как мягко и трепетно было её тело! Дева станет служить сумрачным ликам, нарисованным на досках. Дева верит в чудеса, описанные в древних книгах. Дева поможет Тат, чтобы благодеянием купить любовь распятого.

Смуглолицый старик проводил Тат до дверей. Он разговаривал с нею на языке племени Шара, и она отвечала ему. Он попытался даже наградить её, совал в ладонь ромейские деньги. Тат решила принять подарок. Негоже показывать гордость людям, отнесшимся к тебе с состраданием. Они шли рядом по каменным коридорам, через вымощенный камнем двор к каменной стене. Там Тат увидела труп своего врага. Он лежал на спине, уставив в небо мертвый взгляд. Под его головой растеклось кровяное пятно. Его белые волосы слиплись в кровавый ком. Жаркое солнце этих мест раскалило блестящий доспех на его груди. Над телом врага стояли его товарищи. На их лицах была скорбь, а в душах облегчение. Старик, сопровождавший Тат, заговорил с ними. И ему ответили. Юный подмастерье каменщика – мальчишка-венгр, освобождал щели в каменной кладке от вездесущих побегов камнеломки. Парнишка потянул за неподатливый стебель. Корни камнеломки вышли из кладки вместе с небольшим камнем, который и убил Лауновеха так верно, будто его выплюнула праща.

* * *

– Послушай! – князь Володарь волновался. – Я отыскал голодранца… Да и искать-то не пришлось…

Елена молчала. Волны волос скрывали её лицо, но Володарь ни за какие блага не пожелал бы сейчас встретиться с ней глазами. А ну, как снова начнет плакать.

Сильно не любил князь женской слезливости. Тёмными южными ночами, не смыкая глаз от чужой навязчивой жары, маясь на скользких одиноких простынях, он силился вспомянуть ласки Сачи. Так засыпал он, а поутру, едва проснувшись, шарил по влажным простыням в поисках любимой. Но богатое ложе неизменно оказывалось пустым. Володарь пялился на резные потемневшие шпалеры, силился извлечь из памяти тихие отмели степных речек или беленькие домики Тмутаракани – все места, где им с Сачей было так хорошо. Но вспоминалось лишь одно: страшный крик, уродливая гримаса, окрашенные красным потоки слёз.

– Ты маешься, рыцарь? – тихо спросила Елена. – Моей любви недостаточно для тебя?

Он чуял, она смотрит на него пристально, изучающе, с вещей проницательностью малого дидяти, догадывается обо всём.

– Я воин, – нехотя отозвался Володарь. – Порой бываю груб. Что ж поделать?! Хоть и Рюрикович, но с малолетства живу в чужих людях. Опасаюсь оскорбить твоё целомудрие и оттого маюсь пуще прежнего…

– Ты тоскуешь по убитой половчанке? По Саче?

– Я отыскал русича. Товарища Твердяты. Он пьяница и блудник, но честный человек, богобоязненный и не станет лжесвидетельствовать, – Володарь радовался тому, что серые очи её спрятались за огненными прядями. Иначе ему несдобровать бы…

– Я знаю, ты бываешь в таких местах, – её голосок зазвенел булатом.