Читать книгу "Седьмая функция языка - Лоран Бине"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Головорез каморры целится из винтовки ему в грудь.
Симон понимает, что от трансцендентной сущности ждать нечего. Похоже, романист, если он существует, не на его стороне.
Его палач не многим старше парней из «Бригад». Сейчас он нажмет на курок, но в этот миг Симон произносит: «Я знаю, что ты человек чести». Стрелок не спешит делать дело и просит Бьянку перевести. «Isse a ritto cà sin ’omm d’onore».
Нет, чудес не бывает. Но будь это роман или нет, Симон не позволит сказать, что он пустил все на самотек. Он не верит в спасение и в миссию, отведенную ему на земле, зато, напротив, твердо верит, что нельзя прописать что-либо наперед, и даже если он в руках романиста с садистскими причудами, его песенка еще не спета.
Пока что.
С этим гипотетическим романистом надо как с богом: поступать так, будто его нет, ибо если он существует, это в лучшем случае скверный писака, не заслуживающий ни уважения, ни послушания. Изменить ход истории никогда не поздно. Вполне возможно, что воображаемый романист еще ничего не решил. Возможно, финал в руках его персонажа, а персонаж – это я.
Я Симон Херцог. Герой собственного рассказа.
Стрелок поворачивается к Симону, а тот продолжает: «Твой отец бил фашистов. Был партизаном. Готов был отдать жизнь за справедливость и свободу». Оба смотрят на Бьянку, которая переводит на неаполитанский: «Pateto eta nu partiggiano cà a fatt’a guerra ’a Mmusullino e Hitler[534]. A commattuto p’ ’a giustizia e ’a libbertà».
Продажный нотабль начинает выходить из себя, но стрелок жестом велит ему заткнуться. Неаполитанец приказывает второму молодчику прикончить Симона, однако парень с винтовкой невозмутимо произносит: «Aspett’»[535]. Судя по всему, он главный. Он хочет выяснить, откуда Симон знает его отца.
В действительности это просто удачный домысел: Симон узнал модель винтовки, это маузер, такие были у элитных немецких стрелков. (Историей Второй мировой он всегда увлекался так, что хлебом не корми.) И сделал вывод: парню она досталась от отца, а отсюда – еще два предположения: либо его отец получил немецкую винтовку, сражаясь в итальянской армии на стороне вермахта, либо, наоборот, сражался с вермахтом, был партизаном и подобрал ее у трупа немецкого солдата. Первое никак не спасает, он сделал ставку на второе. Но предпочитает не раскрывать детали рассуждения и, повернувшись к Бьянке, говорит: «А еще я знаю, что ты потерял родных во время землетрясения». Бьянка переводит: «Isso sape ca haè perzo a ccoccheruno int’ô terramoto…»
Пузатый нотабль топает ногами: «Basta! Spara mò!»[536]
Но стрелок, o zi, «дядька», как называет «система» своих молодых сынов, занятых черной работой, внимательно слушает рассказ Симона о том, какую роль человек, которого ему поручено защищать, сыграл в трагедии, которая во время terremoto не обошла и его семью.
«Nun è over!»[537] – протестует нотабль.
Но молодой «дядька» знает, что это правда.
«Этот тип убил твоих родных. Или мстить здесь не принято?» – простодушно спрашивает Симон.
Бьянка: «Chisto a acciso ‘e parienti tuoje. Nun te miétte scuorno ‘e ll’aiuttà?»[538]
Как Симон догадался, что молодой «дядька» потерял в terremoto семью? И почему понял, что так или иначе, даже не получив доказательств, он поверит, что вина лежит на нотабле? Этого Симон с его обостренной паранойей раскрывать не станет. Не хочет, чтобы романист, если таковой существует, понял, как ему это удалось. Пусть не говорят, что все его мысли – открытая книга.
Да и вообще он слишком сосредоточен на эксорде: «Все, кто был тебе дорог, погребены в завалах».
Бьянка может больше не переводить. Симон может ничего не говорить.
Парень с винтовкой поворачивается к нотаблю, сам бледнее вулканической глины.
Он бьет его прикладом в лицо и отталкивает.
Продажный, пузатый и башковитый нотабль, покачнувшись, падает в грязную булькающую жижу. «La fangaia»[539], – как загипнотизированная, шепчет Бьянка.
И когда его тело с жутким хлюпаньем всплывает на поверхность, за миг до того, как его поглотит вулкан, он успевает узнать голос Симона, глухой, как смерть: «Видишь, надо было оторвать мне язык».
Серные столбы по-прежнему рвутся из недр земли, вздымаются ввысь и наполняют воздух зловонием.
Благодарю всех, кто консультировал меня в работе над переводом этой книги: Salvatore Argenziano, Kumar Guha, Stéphane Lévêque, Jean-Claude Pastor-Ferrer, Nir Ratzkovsky, Katia et Marc Saurfelt, Lorence Sendrowicz, Анну Беспятых, Юлию Будникову, Сергея Дурасова, Виктора Лапицкого, Антона Мовсина, Ирене Сушек, Елену Халавенкову, Александра Черноглазова, а также переводчиков Сергея Слободянюка и Николая Махлаюка, придумавших ранее слово «козлоюноша». Особая признательность автору, Лорану Бине, за пояснения, которые пролили свет на трудные для «деконструкции» фрагменты этого романа.
Элементарно, Байяр!
Он разделял убеждение Генриха Гейне в том, что слова Руссо обернулись кровавой машиной Робеспьера, что Кант и Фихте будут пострашнее армий.
Все разочарование мира концентрируется и искупается в слове, действование опустошается, язык наполняется.
Бес и тот сдох.
Симон чувствует, как под ним деконструируется пол.
Возвращаясь с обеда с никому не известным кандидатом в президенты от социалистической партии Франсуа Миттераном, известный охотник за мифами Ролан Барт попадает под машину. Авария не вызвала бы особых подозрений, если бы не выяснилось, что манускрипт, который он носил с собой, пропал, да и у водителя не то болгар-р-рский, не то р-р-русский акцент. Из Елисейского дворца намекают, что пропавший документ имеет политическое значение. Мишель Фуко уверяет, что Барта давно убила система. Барт медленно умирает в больнице. Последнее слово, которое он произносит: София. И тут становится ясно, что его все-таки убили. Начинается расследование. На дворе 1980 год.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Седьмая функция языка - Лоран Бине», после закрытия браузера.
