Читать книгу "Царь велел тебя повесить - Лена Элтанг"

Давай я лучше расскажу тебе, что было потом: Фабиу отпустили, он впал в депрессию и перестал есть, а через месяц дочь рассказала мне, что он к ней приставал. Задирал платье, гладил ноги и все такое. Меня будто жаром охлестнуло. Я ворвалась к нему утром и сорвала с него одеяло, я кричала, что пойду в полицию, что не дам ему совратить вторую девочку так же, как он совратил первую. Я назвала его убийцей. Я выкрикнула имя Мириам. Он посмотрел на меня с отвращением, встал, набросил халат, пошел к себе в кабинет и запер дверь.

Костас

Когда-то давно, в один из зимних сырых вечеров, мы с Лилиенталем забрели в кабачок на руа Энрико, и он сказал мне, что всю жизнь завидовал дворецкому Байрона, оставившему молодую жену, чтобы болтаться с хозяином по итальянским борделям до самой его смерти. Все это время, сказал Ли с восхищением, он носил с собой портрет жены и протирал его каждое утро замшевым лоскутом. Мне это показалось выдумкой биографа, но спорить я не стал. Спорить с Лилиенталем так же безнадежно, как прислушиваться к чужому разговору в телефонной будке, стоя снаружи под проливным дождем. Этим он чертовски похож на моего следователя.

Сегодня, когда Пруэнса вышел за чаем, меня оставили в кабинете одного: с охраной в последнее время что-то происходит, из камеры меня привел толстяк, поставил перед дверью и быстрым шагом удалился. Может, у них забастовка конвоиров? В прошлом году я застрял в Рамаде, потому что бастовал весь общественный транспорт, включая такси, и шестнадцать километров шел пешком по совершенно пустому городу.

Некоторое время я сидел на стуле прямо, глядя на черный телефон, потом протянул руку и набрал единственный номер, который знаю наизусть.

– Olá? – ответил хриплый женский голос.

Женский голос? Представить, что мой дом уже продан, было невозможно, но я уже перестал удивляться невозможным вещам и бояться чудовищ. Я сам чудовище.

– Алло, – повторили там, в моем доме. – Мисс Брага у телефона.

– Мисс кто?

– Косточка! – В трубке раздался знакомый смешок. – Наконец-то.

– Агне?

– Где ты шляешься, я уже неделю тут живу, а тебя все нет. Мне пришлось содрать с дверей хрустящую сургучную кляксу!

– Зачем ты сняла полицейскую печать? И где Байша?

– Ты мне и слова сказать не даешь, – обиженно сказала Агне. – Во-первых, печать уже была сломана. Во-вторых, служанку я не видела, в доме грязно, а на двери ее флигеля висит замок.

Так вот почему я не дождался сигарет, подумал я и положил трубку, потому что дверная ручка повернулась один раз. Здесь все ручки старинные, чтобы открыть, нужно два раза повернуть, до щелчка. Когда ручка повернулась во второй раз, я уже сидел, положив руки на колени.

– О чем вы тут мечтаете? – весело спросил Пруэнса, садясь за стол. – Сейчас вы подпишете свои новые показания, хотя они не имеют смысла, пока следствию не будут предоставлены украденные предметы. Подписи поставьте на каждом листке в его нижней части.

– Вот, – я вынул из-за пазухи белую варежку с тавромахией, – получите ваши предметы. Эту вещь я взял из витрины антиквара в тот самый вечер, когда был убит сеньор Рауба. Полагаю, вы можете установить это по времени, когда сработала сигнализация.

Пруэнса взял варежку двумя пальцами, как будто там сидел скорпион.

– Вы сами пронесли это в тюрьму?

– Ага. Хозяин подтвердит, что она входит в реестр украденных ценностей. Или запросите список у защиты. Адвокат уже предъявил мне бумаги страховой компании, эта вещь описана там со всеми подробностями.

– Почему вы только теперь приобщаете это к делу? – Он вынул тавромахию и поднес ее к носу, будто табакерку с нюхательной смесью.

– Этого я объяснять не обязан. Вам придется пересмотреть дело в связи с появлением новых обстоятельств. В суд его передавать нельзя. Значит, вы еще поработаете, а я еще посижу.

– И на что вы надеетесь?

– На четыре года за ограбление, на что же еще. И переведите меня в общую камеру, к ворам. Я ведь по воровской статье сидеть буду, имею право. Хочу слушать с ними радио.

– Еще пожелания будут? – спросил он, смахивая тавромахию в ящик стола.

– Будут! Я хочу встретиться со вдовой Раубы. Вы обещали мне очную ставку, но она так и не состоялась.

Увидев, что следователь кивнул и записал что-то на отрывном листке, я вдруг понял, что на самом деле встречаться с Габией не хочу. То есть совершенно. Какой от нее толк теперь, когда Лютас мертв?

* * *

В то утро, когда тетка пришла меня будить, накинув поверх ночной рубашки старое пальто моей матери, я спал до одиннадцати, мать ушла на дежурство, и в доме было тепло и тихо. Я услышал, как стукнула дверь, и улыбнулся, не открывая глаз. Тетка пахла собой, а лисий воротник пальто – шариками от моли. Зое сняла пальто, бросила его на пол и легла со мной рядом поверх одеяла. Я открыл глаза и ткнулся носом в голое плечо. Потом выпростал руку из-под одеяла и погладил ее по щеке. Щека была чуть шероховатой, как язык у кошки. Потом я приподнялся на локте, поцеловал ее в губы, снова лег и закрыл глаза. Некоторое время мы лежали молча.

Рубашка на Зое была зеленая, на два размера больше, и укрывала ее как плащ-палатка, наверное, она замерзла ночью и взяла это байковое чудище у матери из шкафа. Но мне не нужно было ее раздевать, чтобы ее увидеть. Я помнил ее плечи, колени, широкие ступни цвета светлого меда и всю ее, смолистую и тяжелую, будто шишка гималайского кедра.

– Правда, странно звучит «ушная раковина»? – внезапно сказала тетка. – Я сейчас смотрела на твое ухо и думала, что человеческая pinna мало чем отличается от морской concha. Однажды я пыталась нарисовать перламутровую раковину, но так и не смогла, в глазах зарябило.

Я сбросил одеяло, сел у нее в ногах, задрал подол рубашки, но тут же отдернул руку в замешательстве. По животу вился новый, незнакомый шрам. Блестящая змейка в песке, маисовый полоз. Я наклонился и поцеловал змейку, сначала в завиток хвоста, потом в полоски. Я пересчитал их губами, шесть розовых твердых полосок. Время замедлилось, оно пахло сыроежками, будто я лежал в грибном овраге после дождя.

– Esta concha é muy deliciosa, – пробормотал я, когда поднял голову.

– С твоим испанским тебе легко будет в Португалии, – сказала тетка, не открывая глаз. – Но придется помучиться с носовыми дифтонгами.

– Ты что, об этом сейчас думала?

– Я думала о том, что скоро придет твоя мать. И еще – что хочу апельсинового сока. Еще мне кажется, что я живу не здесь и не теперь. Говорят, Юнг был уверен, что отчасти живет в восемнадцатом веке. Однажды он увидел старинную картину с каким-то доктором и узнал там свои собственные ботинки с медными пряжками.

– Хватит болтать. Иди сюда. Ты хоть что-нибудь чувствуешь?

– Не думай об этом, Косточка. – Она отвела мои руки, встала с постели, подняла пальто с пола и накинула на плечи. – Никогда не думай о том, что чувствуют женщины. Они понятия не имеют, что они чувствуют.