Читать книгу "Американская история - Анатолий Тосс"

— Марк, это неправда. Если бы не твои коррекции, я бы не закончила сегодня, я бы вообще возможно...

И осеклась. Потому что сама только что сказала «я», а не «мы».

Он заметил мою ошибку и лишь слегка улыбнулся.

— Ты не можешь сравнивать: ты строила, я ломал. Такое не сравнивается.

«Интересно, — подумала я, — в точности такие же слова я говорила себе еще только два дня назад. А сейчас я спорю с ним».

— Ну, если ты очень хочешь, можешь включить меня в список благодарностей, хотя и это необязательно. — Он вдруг задумался. — Даже более того, совсем ни к чему. — И повторил уже настойчивее: — Нет, совершенно ни к чему.

Все это странно, подумала я, даже очень странно, ведь он не меньше меня стремился к нашей цели. Пусть он действительно ничего не создал за последнее время, но желал он, я знала, желал-то он страстно. Возможно, пронеслось у меня в голове, все его странности, как и потеря способности творить, были вызваны стрессом, нервным шоком — именно из-за нагнетающего, безудержного желания. Какое есть подходящее слово? Ну да — перегорел! Впрочем, перебила я себя, какое это имеет значение сейчас, когда все позади.

— Значит, ты не хочешь быть соавтором? — сделала я последнюю попытку, заранее зная ответ. Он не изменил ни взгляда, ни улыбки, лишь опять покачал головой и добавил, подтверждая:

— Нет, не хочу.

В нем столько уверенности, подумала я, как будто он каждый день отказывается от подобных предложений. Мысль эта вдруг насторожила меня, и я попыталась понять, почему, и когда поняла, вздрогнула.

Я вспомнила, как Рон сказал, что Марк раздавал свои идеи людям, которые просто оказывались рядом.

«Он привык отказываться. Вот в чем дело, — обожгла меня очевидная мысль. — Но, — возразила я самой себе, — тут другой случай, он ведь отличается единственным и достаточным — тем, что Марку нечего мне дарить. Все идеи были моими, он участвовал, конечно, но все равно основные прорывы совершила я одна. И сейчас, предлагая ему соавторство — это я, в каком-то смысле, дарю ему часть своих идей. А значит, какая разница, что происходило раньше с другими, главное, что сейчас и со мной.

Я успокоилась и, глядя на Марка, вдруг пожалела: мне бы хотелось, чтобы он стал моим соавтором. Все же, если вдуматься, весь путь занял куда как больше, чем год.

— Ты уверен? — спросила я, скорее, для проформы.

— Абсолютно, — подтвердил Марк и разлил принесенное вино. — Давай выпьем за тебя, за твои успехи, за большую работу, которую ты сделала, — сказал он, как будто тостом хотел закрепить мое единоличное право на владение нашим общим успехом.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Я ничего не делала дня два, наслаждаясь сном — бессонница сразу, как по мановению волшебной палочки, оставила меня, — разной вкусной пищей, чтением красивых журналов с картинками, телевизором и болтовней с Катькой по телефону.

Но это, пожалуй, все, что я могла себе позволить— два дня — больше у меня не было. Я тут же вспомнила, что я все еще студентка, что сокурсники мои сдают экзамены, к которым меня не допустили, и у меня осталось всего три недели на то, чтобы написать все двенадцать работ, которые полагалось подготовить за семестр.

К тому же двух дней безделья, как ни странно, оказалось достаточно для отдыха, и на третий я почувствовала зудящую неудовлетворенность от своего ничегонеделания. Я поняла, что что-то изменилось во мне, и теперь я стала болезненно зависима от работы, и не только я нужна ей, но и она жизненно необходима мне.

Сначала я набрала книжек, которые мне следовало прочесть, чтобы нагнать пропущенные курсы, но вскоре с удивлением обнаружила, что большинство из них уже читала, и вообще знала практически по всем вопросам намного больше, чем то, что было в них изложено.

Я снова засела в библиотеке и с приятным удивлением обнаружила, что продвигаюсь с изумительной легкостью, с изящной, игривой быстротой. Я писала в среднем работу в день, что было совсем не тяжело, а даже приятно — настолько казалось легче по сравнению с тем, что я делала прежде.

К концу второй недели я раздала свои работы по преподавателям, почтительно извинившись при этом за задержку.

Еще через неделю меня вызвали в деканат, и сам декан, выйдя из своего кабинета, сказал, что я допущена до экзаменов, заметив, что мои работы получили блестящие отзывы от профессоров, и заодно поинтересовался, как продвигается моя большая работа, та, о которой я упомянула в прошлом разговоре.

Я опять расплывчато ответила, что все в порядке, и улыбнулась и поблагодарила его за терпение и помощь, хотя точно не знала, за какую.

Экзамены оказались если не пустой формальностью, то, во всяком случае легкой прогулкой. Профессора в основном обсуждали со мной те работы, которые я им недавно представила, и выглядели наши беседы, скорее, как равноправный обмен мнений между коллегами, чем как экзамены.

Я вышла на диссертационный отрезок, здесь тоже все было понятно — я решила использовать часть своей работы, потому что целиком она не влезла бы и в десять диссертаций.

У меня появилось неожиданно много свободного времени, и я поняла, что пора браться за серию статей, где должно было разместиться все, что я наработала, все то, что через несколько месяцев будет опубликовано и «взорвет науку», именно так, как когда-то обещал Марк.

Марк, он тоже изменился за последний месяц, возвратясь к тому своему старому, почти утраченному облику, и, казалось, что переход ему дался так же, как и мне мои экзамены — легко и естественно. Как будто наступил сезон линьки, и пришла пора сменить надоевшую и устаревшую кожу и блеснуть новой, впрочем, уже тоже ношеной, но сброшенной до срока.

Он избавился от бессонницы, правда, не так быстро, как я, и первый раз за долгое время мы снова спали вместе, что было непривычно, и потому поначалу старались не касаться друг друга, каждый под своим одеялом. Он больше не читал своих дурацких книжек, мы стали часто выходить, и, так как ему особенно было нечем заняться, он записался в какой-то клуб, где полагалось «качаться» и играть в сквош, что он и пытался делать, но, как я понимала, не очень усердно.

Однажды я обратила внимание, что в квартире что-то изменилось, и, еще не поняв, что именно, обвела взглядом стены и мебель и обнаружила, что со стен исчезли фотографии рожиц Марка, и удивилась и спросила, зачем он их выбросил.

— Я не выбросил, я их просто снял, надоели. Они — часть прошлого и больше не нужны, — ответил он.

Теперь Марк снова вставал вместе со мной, и мы снова пили кофе по утрам, почти как прежде. Впрочем, это «почти» все же присутствовало и во мне, и, наверное, в нем тоже. Я не могла отделаться от внутреннего сжимающего дискомфорта, от преследующего чувства неловкости то ли перед ним, то ли перед собой, то ли перед нами обоими. Все выглядело как когда-то давно, прежде, внешне уж точно, но все же что-то пропало, ощущение доверенности, взаимосвязи, ощущение единого целого.