Читать книгу "Россия. Прорыв на Восток. Политические интересы в Средней Азии - Эдвард Аллворд"

Драматический образ молодой женщины вошел и в поэзию 20-х годов:

О дочь садовника,Звезда души,Почему омрачилосьТвое прежде счастливое лицо?

Ты резвилась от радости,Подобно птице, летала и щебетала,Как бабочка,Обнимала цветок.В саду – соловьи,На клумбе – розы,ГиацинтыРукоплескали тебе.

Но горе открыло свои объятия.Слезы наполнили твои глаза.И только когда ты смеялась,Они исчезали.

Почему? Скажи что-нибудь!Спой, переменчивая флейта.Неужели любящее сердцеЗахватили целиком печаль и горе?

Слезы молодых красавиц, в изобилии окроплявшие литературу в 1920-х годах и свидетельствовавшие о трагических конфликтах в реальной жизни, сумел осушить коммунистический оптимизм. Амандурды Аламышев завершил пессимистическую дветысячивосьмистрочную туркменскую поэму «Погасла» (1928) затихающими рыданиями несчастной порабощенной молодой женщины. Желая противопоставить пессимистической тональности подобных произведений новый настрой, Агахан Дурдыев около 1927 года написал короткий туркменский рассказ «Счастливые девушки». А в более позднем издании поэмы «Погасла», названном по имени героини «Сона», заключительные фрагменты были радикально изменены с целью обеспечить желательный властям счастливый конец.

Пролетарские и советские женщины

Настоящая пролетарская женщина, по-прежнему страдающая, кардинально отличалась своим поведением от прежних героинь. От покорности чагатайских красавиц и беспомощности джадидских девушек ее отличает напористая активность каракалпакской Гулаим. В соответствии с коммунистическим лозунгом, начиная с середины 1920-х годов, новая литература призывала к эмансипации женщин. Хотя одной из очевидных целей советского руководства в сломе старой семьи было обеспечение большого количества женщин, способных задешево работать вручную на фабриках и в колхозах, этот призыв встретил активный отклик, по крайней мере среди грамотных. Именно потому, что общество было столь основательно подготовлено произведениями начала 1900-х годов, оно поддержало кампанию по эмансипации. Однако создание правдоподобного литературного типа свободной женщины оказалось почти столь же трудным, как фактическая кампания по снятию паранджи.

Олицетворяя освобожденную среднеазиатскую женщину, Зейнеп, героиня киргизской пьесы «Зейнеп – председатель» (1929) коммунистического националиста Сыдыка Карачева, характеризуется просто как «образованная женщина», и ее вхождение во власть в качестве председателя местного сельсовета происходит в окружении членов комсомола и партии. В отличие от прежних среднеазиатских литературных героинь, которым от 14 до 17 лет, Зейнеп старше их в два раза. Более того, она не плаксива и не отличается красотой. Эмансипированность ее состоит в том, что она руководит делом, которым обычно занимались мужчины. Зейнеп и подобные ей – типичные представительницы предвоенных пятилеток. Стандартный драматический сюжет в такой литературе строился на отказе «отсталого» персонажа, иногда мужа героини или брата, позволить семейной женщине заниматься общественной деятельностью.

Даже после 1945 года ведущей темой оставалась борьба женщин за мнимое равенство. Примером может служить творчество Аскара Мухтара (1920–1997), который написал в 1955 году узбекский роман «Сестры».

В отличие от своих недавних литературных конкуренток Джамиля, деревенская киргизская девушка, в произведении, носящем ее имя, вырывается на свободу, повинуясь чувству. Джамиля напоминает Аксинью в знаменитом романе «Тихий Дон» Михаила Шолохова. Эта героиня конца 1950-х годов, как и ее предшественницы из прежних поколений, была замужем за человеком, выбранным ее семьей. Неудовлетворенность таким союзом заставляет ее бежать в Казахстан с возлюбленным. Сила ее чувств дает мотивацию всему развитию сюжета. Сам же образ создан в сугубо реалистической манере: «Джамиля была хороша собой. Стройная, статная, с прямыми жесткими волосами, заплетенными в две тугих, тяжелых косы, она ловко повязывала свою белую косынку, чуть наискосок спуская ее на лоб, и это очень шло ей и красиво оттеняло смуглую кожу гладкого лица. Когда Джамиля смеялась, ее иссиня-черные миндалевидные глаза вспыхивали молодым задором, а когда она вдруг начинала петь соленые аульные куплеты, в ее красивых глазах появлялся недевичий блеск».[4]

В дальнейшем женская тема оказалась наиболее устойчивой в литературе Средней Азии и отразила видение мужчинами женщин, ибо авторы-мужчины создали все женские образы. Эта тема пережила, таким образом, эволюцию. Женщина как лирически расплывчатый объект любви в чагатайской поэзии трансформировалась в созданных джадидскими авторами грустных красавиц в беде и далее в мужеподобных партийных функционерок, командующих мужчинами в пролетарскую эпоху. В настоящее время распространены раскрепощенные кошечки, неистовые в работе, игре и любви, но без всяких мыслей в их здравых прекрасных головках, за исключением тех, которые можно выразить в народных песнях. При отсутствии морального и философского стержня эти красотки контролируют свою судьбу не больше, чем беспомощные луноликие женщины XIX столетия. Став грамотной, как и ее джадидская бабушка, современная героиня интеллектуально неразвита, что, кстати, характерно и для ее партнеров-мужчин.

Глава 15

Модернизация архитектуры, технологий и планировки городов

Наиболее поразительным результатом российского завоевания Средней Азии в архитектуре явилось возникновение там, как и в Алжире после французского вторжения, «двойного города». В создании этого дуализма свою роль сыграло местное население, которое способствовало органичному росту бессистемного города, как правило теснившегося вокруг дворца или крупного культового сооружения. Со времени Средневековья Регистан в Самарканде дает пример, возможно, наиболее известной городской площади в мусульманской архитектуре.

Мусульманские города разрастались вокруг цитадели, как и многие города средневековой Европы. Таким образом, более древний город служил моделью для более позднего, и между ними существовала фундаментальная преемственность, так что главные черты древнего города сохранялись даже в урбанистике XIX столетия. В таких традиционных городах всегда имело место центральное возвышение, называемое кал'а или кухандаз; в Бухаре и Хиве XIX века оно иногда называлось также арк, а в Коканде – курган ордаси (цитадель). Эту крепость окружал шахристан, или собственно город. Третья зона, рубад, представляла собой предместья, окружавшие шахристан. Цитадель обычно включала дворец правителя, казначейство и тюрьму, обнесенные толстыми стенами со сторожевыми башнями. Шахристан в ряде случаев планировался в виде прямоугольной сетки, такой как в Бухаре, Хиве или Шахрисабзе, с главными артериями, пересекающими центр. В других местах, таких как поздняя Бухара и Самарканд во время правления Тимура, города разрастались радиально, но порой просто следовали местной топографии. В шахристане строились крытые базары, большие мечети, высокие минареты, караван-сараи, пруды (хаузы), дома знатных людей, приближенных к хану, жилища чиновников и купцов и медресе. Долгая эволюция переместила центр деловой жизни города из шахристана на окраины, которые вместили новую базарную зону. Это произошло к XI веку. Таким образом, бывший пригород преобразовывался в функциональный район. Каждая часть шахристана и пригорода включалась в административный район, связанный с местной мечетью, обслуживавшей население, проживающее рядом. В то же время шахристан и пригород, обращенный в шахристан, делились на полицейские участки согласно профессиям и ремеслам жителей. В каждом квартале имелся свой пруд.