Читать книгу "В Петербурге летом жить можно - Николай Крыщук"

В. просил достать облепихового масла. Общается с экстрасенсами.

Л. спрашивала про «детское питание». Отечественное нельзя, в нем много сахара, ребенок будет толстым. Никак не может забыть то, что забыть невозможно. Потом осведомилась о пудренице, которую оставила в позапрошлом году, подсушила глаза и повеселела.

Н. договорился мыть окна в Бостоне. Приглашал на отвальную. «Читай последние “Известия”. В Кремле, по-моему, все спились или сильно укололись».

В. просил достать еще толокнянки.

В. ходит в общество переживших клиническую смерть. Верит в посмертные коридоры со вспышкой благодатного света в конце. Долго и вдохновенно рассказывал о том, как мы с ним там встретимся. Просил достать наркотики.

Т. поехал в Уренгой на шабаху. Приглашал с собой. Купил лошадиные подпруги по 97 копеек штука.

Пришла соседка. Просила помочь с похоронами мужа. Вторая спираль оказалась настоящей. Цвет гроба ей нагло навязали.

Умер В.

Т. прислал двух соленых муксунов через «боевую подругу», за которой просил присмотреть в его отсутствие.

Л. не звонила.

Позвонил И.

– Ты слышал, что сегодня была гроза?

Звонили Э., Ю., Я.

29

Расскажи мне сон про жизнь. Чтоб было в нем так, как никогда не было. Чтоб концы сошлись с концами и ушли в воду. А собака взяла след и узнала в беглеце хозяина. И на картинке: «Найди пастуха и пастушку» – нас бы никто не смог узнать в сплетении преданных трав. Мы уйдем в ту нетронутую воображением даль, о которой рисовальщик не успел позаботиться.

Ты знаешь ли, как седеют? Сначала волос становится медным, потом белеет. Голова словно бы разговаривает с ним. Они обсуждают перемену.

Ни на что нельзя ставить состояние. Но пусть природу обманывают долгожители. Я расплачусь тем, чем могу. Это не больше, но и не меньше долга. Не грусти. И, пожалуйста, расскажи мне что-нибудь про то, о чем мы уже никогда с тобой не договорим.

Ты бы видела сейчас мои сны!

Сумерки затопляют город. Художник приплясывает у садовой ограды, заканчивая этюд. Он колет кисточкой палитру и медленно гладит ею холст. Воображение его укатило за горизонт, где приземлился закат. Он пытается пленить ушедший миг. Краски, легшие на холст, ярче, чем были на небесах. А сумерки поднимаются все выше. Так всегда. Их воды дошли до души моей.

Сегодня я был в доме, где старинные часы, немецкий Брокгауз и павловская мебель. Утром здесь не читают газет, а вечерами слушают Питерсона и Шенберга. Хозяева вежливы друг с другом в степени любви, о которой не любят читать. В этом доме не говорят о деньгах, которые есть, а вульгаризмы обрамляют изяществом кавычек. И несмотря на то, что на подоконниках в придуманных позах цветут эскапические цветы, хозяин отлично водит машину, пользуется успехом у женщин, а хозяйка заканчивает вторую диссертацию. Им обеспечена вечная жизнь, и они об этом знают.

А в парке, напротив этого дома, стоит переросток с луком, забравшийся на пьедестал в год моего рождения, и целится в еще неоткрытую звезду. Он тоже будет жить вечно, во всяком случае, до тех пор, пока не попадет.

Я надеваю на себя вместо одежды вретище, – и делаюсь для них притчею.

Карлик выпрыгивает на меня из дурмана липы и по-свойски хватает за рукав.

– Так вот, – кричит он, впихивая в меня свою веру, – запланированное нами бытие родит людей с запланированным (нами же) блистательным и изумительным составом качеств!

Как много прожил я, если слушаю его почти ласково. У каждого не только свой черный человек, но и свой кретин.

У «стекляшки» знакомые лица и знакомая речь. Знакомые запахи, знакомые милиционеры. А внутри аквариума плавают знакомые продавцы, кассирши и вышибалы.

– Завалились, – говорит параграфом двоящийся ханурик в ботинках на босу ногу и полураспустившемся свитерке, – народу – никого. Блин-блин, и сухарики, и мокрое, и червончики. Взяли по две на каждого. Вышли. Потрясающе! Вернулись, купили еще.

Привет, ребята! В наших парках столько затопленных канав, столько ножей рыщут, притворяясь светом между стволами деревьев, столько верных женщин мечтают задушить нас собственными руками.

В Петербурге летом жить можно. Особенно если дожди. Особенно вечерами. Так тускло, так уютно, друг ты мой!

Мимо проползает пришельцем кран с названием неизвестного происхождения в ту будущую жизнь, которую ему строить. Понятна мне только надпись, выбеленная сзади: «Будь осторожен! Тебя ждут дома».

Это ОН зовет меня?