Читать книгу "Ностальгия - Мюррей Бейл"

В глазах австралийцев, простоявших несколько часов в очереди, Красная площадь обретала все более обыденный вид, точно спина и плечи впередистоящего человека. Так что группа восприняла историю Кэддока с интересом, прямо скажем, несоразмерным. Даже скотты, и те заслушались.

Да-да, достопримечательность эта не из главных, туда скорее туристы восточного блока паломничают в обязательном порядке, рассказывал Кэддок; но побывать там стоит, и стоит ради этого ехать в такую даль. Сквозь прозрачные стены стеклянной мегаструктуры машина видна и с улицы. Но внутри — куда интереснее. Для посетителей установлены параллельные мостки — можно наблюдать режим работы с близкого расстояния. Машина состоит главным образом из негнущихся бордовых труб и барабанных механизмов, подключенных к вибрирующим линиям подачи. Барабаны вращаются, и цепная реакция передается дальше по линии. Храповые и зубчатые колеса, подсоединенные к шкивам и неспешным S-образным блокам — энергичные колена, точно в паровом двигателе, — приводили в движение разные части машины во всех направлениях и однако ж каким-то образом не позволяли распасться единому целому; массивные маховики-регуляторы сглаживали все противоречия и мельчайшие несоответствия. Раскачивающаяся ходовая часть с ее запутанными стандартами и коллекторами смазки удерживала машину в равновесии; движения вбок активировались и однако ж сводились к минимуму резиновыми шатунами и торсионами, подсоединенными к контрольным датчикам. Машина бесперебойно работала вот уже многие годы. Инспектор по техническому обслуживанию, фанатик с канистрой для масла, уверял, что многие десятилетия. Звали его, сообщил Кэддок, Аксельродом.

— А вы знаете, который именно? — полюбопытствовал Норт. Все заулыбались.

— Что? — Кэддок терпеть не мог, когда его перебивают.

— Небось шум там стоит — не приведи боже! — встрял кто-то из шотландцев.

— По правде сказать, там довольно тихо. Так сразу и не скажешь, а работает ли машина вообще. Я под сильным впечатлением.

Гвен покивала.

В большой степени это — машина слов.

— И ют еще что любопытно, — попытался продолжить Кэддок, — на выходе машина воспроизводит копии себя самой. Это просто нечто вроде транзисторов. Длиной в дюйм или около того — от целой-то машины.

Насмешливые аплодисменты и вопли буйных шотландцев были тут же пресечены охранниками в серых шинелях. А еще они указали на Вайолет: ей пришлось застегнуться на все пуговицы. Фотоаппараты допускались, но — погодите-ка, эй, минуточку! — у Дуга конфисковали бинокль. Туристы наконец-то вступили в гробницу Ленина.

Цепляясь за гранитные стены, Хофманн и Каткарты уже спустились на несколько ступенек, когда позади возникла какая-то свалка. Кто-то кричал, кто-то ругался по-английски. Один из шотландцев, коренастый здоровяк, сцепился с охраной. Даже шляпу и солнцезащитные очки на пол выронил.

— А это, часом, не Хэммерсли? — указал Гэрри. — Вроде и впрямь он?

— Не знаю, — сощурилась Шейла. — Очень может быть.

Трудно сказать.

— Я просто уверена, что его видела, — вмешалась Вайолет. — Ну, та фигура в гостиничном фойе.

И впрямь Хэммерсли.

— Эй, парень ничего дурного не сделал, — шагнул вперед Гэрри.

— Он не с нами, — загомонили шотландцы.

Незваных помощников — Шейлу и Гэрри Атласа оттеснили внутрь. Металлические двери Мавзолея с лязгом захлопнулись.

— Похоже, мы видели его в последний раз.

И тут все заметили: переплетчики, стоявшие впереди, тоже исчезли. Австралийцы остались в Мавзолее совершенно одни.

— Что происходит?

— Анна? — позвала миссис Каткарт. От стен отозвалось эхо. — Где она? Анна?

Вокруг царила мягкая полутьма. Изящные настенные светильники роняли на гранит сакральный розовый отблеск.

Анна все время была тут, рядом с миссис Каткарт; никуда не делась. Гид пожала плечами.

— Тревожиться не о чем. Но мне никто ничего не говорил, — добавила она озадаченно.

— Давайте вернемся, — предложила Саша.

— Мы не можем, — прошептал Норт. — Дверь заперта.

— Эге-гей! — завопила миссис Каткарт. Опора и поддержка прочих, в кои-то веки.

Следуя за Анной, туристы медленно спустились по ступеням до самого низа и вступили под своды склепа: в мрачноватый сумрак, в голое, пустое помещение с четко вычерченными углами, под стать банковскому сейфу. Рабочий с жирными ляжками, во фланелевых плавках (как носят на черноморских курортах), поливал из шланга пол и стены. Здесь, в свете прожектора, возлежал Ленин — глядя в потолок, точно Обломов. Бородка его влажно поблескивала, так же как и мокрые стены. Веревочное заграждение не позволяло подойти поближе.

Из темноты выступила группа долихоцефальных партийных боссов — в просторных пиджаках и кремовых ботинках в дырочку. Анну отозвали в сторону. Она внимательно выслушала, оглянулась через плечо на группу. Кивнула.

— Эй вы, сарматы, — подал голос представитель номенклатуры.

— Вообще-то мы из Австралии, — поправил Гэрри. — А в чем, собственно, дело?

— Да-да, извольте объясниться, — подхватила миссис Каткарт.

— Но это же великая честь, — просияла Анна. — Вам очень повезло. Вы должны его выслушать.

— Я бы им не доверял, — подал голос Хофманн. — Я ведь с самого начала говорил. Нам вообще не следовало сюда приходить. — Кто-то зашаркал ногами, кто-то зачесался.

Русские, невозмутимо-безучастные, по-прежнему держались в тени; рабочий тянул и дергал за шланг, пытаясь дотянуться до дальней стены. Боссы снова посовещались промеж собой. Оратор шагнул вперед и, оттолкнув Анну, поднырнул под бархатную ленту: грузный, длинноухий здоровяк с кустистыми бровями. Его рука легла на прозрачную крышку у самой головы Ленина. Вышло еще двое: тощие, кожа да кости, без пиджаков. Один тащил на плече кинокамеру; второй сжимал в руках старый «Speed Graflex». Походя он успел шепнуть Саше, что звать его Иван.

Видно было: оратор привык к многотысячным аудиториям. Он непринужденно взмахнул рукой в кратком панегирике покойному вождю.

— Да ради всего святого! — застонал Хофманн. — Мы что, пришли сюда всю эту чушь выслушивать?

Нетерпеливо потоптавшись у края, Кэддок между делом поснимал государственных фотографов.

— Прошу прошения… — Борелли поднял руку; но русский оборвал его на полуслове.

— А теперь мы… как это у вас говорится? — потолкуем начистоту.

— Они нас за американцев принимают, — прыснула Вайолет.

Дав знак фотографам, он умолк — и приподнял коническую крышку саркофага. Туристы возбужденно загомонили. Ленина открыли для обозрения! Ну это же совсем другой коленкор!

Русский подбирал слова — медленно и внушительно:

— Мы так понимаем, вы много путешествовали. Нет ничего лучше путешествий, верно? Должно быть, вы повидали немало всего удивительного: столицы, и городки, и тамошние закусочные с пустыми столиками; местные обычаи и краски, бессчетные, завораживающие своими подробностями достопримечательности. Вы посетили многие страны. Как мне сообщили, даже Африку. Замечательно. Вы — люди бывалые, умудренные опытом, нет? Тем самым расширяются горизонты, появляется возможность сравнивать. Надо думать, сейчас вы уже отделили… зерна от плевел, натуральную ткань от синтетики. Зрение ваше обострилось. В путешествиях, как на войне, все чувства словно оттачиваются. Замечательно, просто замечательно. Не поубавилось ли у вас наивности? — Он оглядел каждого из посетителей по очереди — выжидательно, не торопясь. — Но видимость — идет ли речь о событиях или предметах вокруг нас — всегда обманчива. Чему верить? Что — настоящее, что — нет? Наши глаза лгут нам на каждом шагу. Внешний вид сущностей, как правило, далек от истины. Это целая проблема, не правда ли? Вы были в Москве вчера; и сегодня вы тоже здесь. Но можете ли вы это доказать? Москва — чужая. Где же правда, где — подлинное бытие вещей? Границы размываются все сильнее.