Читать книгу "Ностальгия - Мюррей Бейл"

Борелли и Джеральд Уайтхед дружно закивали.

Теперь русские разглядывали открытое обозрению лицо Ленина.

— Что вы принимаете, чему предпочитаете верить? Тому, что перед вами? Вы пришли посмотреть на Ленина. У вас на родине есть свои забальзамированные короли и праведники. Взять вот римского папу: он воздевает обе руки. А движение, как писал кто-то, — главная характеристика реальности. О'кей. Для вас Ленин — это диковина, курьез, шаблон; для нас он — живая идея и идеал, пример и напоминание. Так вот, в определенных заграничных сферах то и дело распускают лживые слухи, будто наш Владимир Ильич — это муляж, подделка. Значимость его трудно переоценить, но враги упорствуют в своих нападках — и вот раз в пять лет мы вынуждены доказывать миру, что это действительно… Ленин. Понимаете? Таков наш план. Простейший тест: случайная выборка независимых наблюдателей.

Русский неспешно оглядел аудиторию. Большинство туристов до сих пор не поняли, к чему он клонит.

— Будьте так добры пройти вперед. Осторожно, заграждение. Первыми, разумеется, дамы.

Каткарты обернулись к Шейле, к Филипу Норту. Саша, вцепившись в руку Норта, лишь пожала плечами.

— Что ж, я рискну, — объявил Дуг.

Хофманн уже поднырнул под ленту. В силу неведомой причины он проявил небывалую прыть.

Подиум высотой по пояс; Ленин лежал на нем, одетый в знакомый костюм-тройку, мешковатые, выглаженные под паром брюки, при галстуке в горошек и с золотой булавкой. Лицо его, несмотря на явственно трупную бледность, казалось живым; бородка поблескивала, словно обработанная консервантами. Из-за заграждения Ленин, несомненно, выглядел более естественно: словно задремал.

— Мадам…

Улыбаясь, русский протянул Шейле ручное зеркальце.

— Ну же, — мягко настаивал он.

Кинокамера застрекотала, заходила ходуном на кронштейнах; Иван из «Правды» присел на корточки и выжидательно застыл.

— Но мы же столько всего повидали — не счесть! — запротестовала Шейла. — Так трудно осмыслить: слишком уж всего много. Мы совершенно неподготовлены.

— Шейла права, — подтвердил Борелли. — Все так запутанно. Мы по-прежнему бродим впотьмах.

— Да право — уж собственное-то мнение мы в состоянии составить! — вмешался Хофманн. — Чего в этом сложного-то?

Русский взял Шейлу за дрожащую руку и заставил поднести зеркальце к чуть приоткрытым пожелтевшим губам Ленина.

— Он мертв. Верно?

— Не могу на это смотреть! — отвернулась Шейла.

Хофманн нагнулся поближе.

— Да, мертв.

Русский кивнул Вайолет. Она уже прониклась нужным настроением.

Наклонившись к подиуму, она подергала покойного за нос.

— По моим ощущениям — настоящий. Не оторвался, во всяком случае.

— Отлично, — кивнул русский. — Так держать.

Дуг Каткарт постучал по блестящей лысине костяшками пальцев и, обернувшись к жужжащей кинокамере, сообщил:

— Подтверждаю: настоящий.

Хофманн нетерпеливо предложил свои услуги:

— Я — дантист.

Русский кивнул.

Хофманн вплотную придвинулся к лицу покойного.

Следы подкожных кровоизлияний, несколько царапин от бритвы. Профессионально разжав покойному челюсти, Хофманн, сощурившись, заглянул внутрь. Щелкнул пальцами; Гэрри подал ему свой «Ронсон». Зубы Ленина наводили на мысль о пище ссылок и тюрем, о русских сигаретах и борще.

— Золотые пломбы, — отметила Анна. И широко усмехнулась.

Хофманн нахмурился.

— Нескольких пломб недостает.

— Что? — Русский нагнулся поближе.

Хофманн покачал головой.

— Совсем человек за собой не следил.

И он попытался закрыть покойнику рот.

— У Ленина никогда не было времени, — отвечал русский. — Он предпочитал обедать не с туристами, а с шоферами и рабочими.

И, заметив, что оба фотографа застыли с открытыми ртами (объектив навел только Кэддок), он ткнул локтем сперва Ивана, потом второго:

— Болкан!

Хофманну удалось-таки сдвинуть застывшие челюсти. С другой стороны от подиума Гвен Кэддок запустила руку в реликварий и подергала покойника за ногу. Приподняла ее — негнущуюся, твердую. Черный шнурок развязан; носков и в помине нет.

Миссис Каткарт покачала головой. Прикоснуться к содержимому саркофага? — да никогда в жизни!

Гвен старательно запихивала ногу обратно.

— Он живой… ну, то есть не фальшивка. Не деревянный или что-нибудь в этом роде. — Нахмурившись, она посмотрела в камеру. — Это нога. Как есть нога.

Хофманн буравил взглядом Луизу.

— Моя жена — прирожденная правдолюбка. Ну же, давай!

Луиза нерешительно коснулась галстука. Прочие охотно посмеялись бы над Гвен с ленинской ногой, не будь все так серьезно. Сконфуженная Гвен (она так легко смущалась!) перекрестилась и закатила глаза.

— Мы просим вас подтвердить бытие Ленина, реальность его тела, а вовсе не убранства, — одернул русский Луизу. — Конечно же, одежда его — подлинная! Но одежда есть одежда.

И тут галстук оторвался от жилета. Он был обрезан посередине — все-то несколько дюймов длиной. В строгом смысле слова, это и не галстук вовсе!

— Ох, боже мой! Какая неожиданность!

— Видишь, что ты натворила? — пошутил Борелли.

— Довольно! — резко скомандовал русский.

Аппараты уткнулись в пол; галстук осторожно пристроили на место. Это происшествие, такое человечное в своей неожиданности, развеяло напряженность; туристы весело защебетали промеж себя. Спустя какое-то время все становится возможным.

Возвращая их с небес на землю, русский повысил голос.

— Иные утверждают, что революционеры по природе своей лентяи. Например, таков английский взгляд на вещи. Но подсчитано, что Ленин написал за свою жизнь десять миллионов слов. — Русский указал на Борелли. — Вот вы — не хотите ли убедиться, что это правда?

Борелли на секунду задумался, затем нагнулся над гробом. С новой силой застрекотали и защелкали кино- и фотоаппараты. «Свидетель» взялся за нужный палец и покрутил его взад-вперед в свете прожектора.

— Осторожнее, — пробормотал Норт.

— Что, есть ли отметина?

Борелли кивнул.

— Да, в том самом месте, куда перо упиралось. Вот — плоское пятнышко…

— Говорите. — И русский улыбнулся в объектив.

— Отчетливое плоское пятнышко, блестящее такое, почти мозоль. Этот палец выводил немало слов. И ногти грязные.

— А вы знаете, что советский лак для ногтей — самый стойкий в мире? — прогудел Кэддок от изножья гроба. — Его из старых фотопленок делают.