Читать книгу "Восход Сатурна - Влад Савин"

А ведь это не само по себе организовалось! Одним из самых первых народных комиссариатов, созданных по указу Ленина, 8 ноября 1917 года, был именно наркомат по делам национальностей. Он был учрежден одновременно и наравне с такими, как наркомат обороны. Тогда он назывался наркоматом по военным и морским делам, путей сообщения и других, без которых мы не мыслим государства! И руководил им, ну вы помните кто.

Прочел я, кстати, «Краткий курс». Как сказал Кириллов, «для легенды», чтобы внимание не привлекать, поскольку числиться командиром РККФ и не знать его, в этом времени решительно невозможно. Затем втянулся, а любопытная все же книга, вот выйти с ней в 2012 году, не называя, конечно, автора, на защиту диссертации по какой-нибудь политологии… И ведь все шансы, что пройдет. Спорю, что члены аттестационной комиссии трудов товарища Сталина не читали. Откроют, не узнают!

Так вот, про тот наркомнац, память услужливо подсказывает на проверку, задачи его были:

— обеспечение мирного сожительства и братского сотрудничества всех национальностей и племен РСФСР, а также договорных дружественных советских республик;

— содействие их материальному и духовному развитию, применительно к особенностям их быта, культуры и экономического состояния;

— наблюдение за проведением в жизнь национальной политики Советской власти.

И ведь все это реально проводилось и обеспечивалось! Это при том, что в революцию «дружба народов» по окраинам империи кипела, куда там девяностые. Кто желает, поинтересуйтесь подробно историей жизни и падением Бакинской Коммуны, где жили те самые двадцать шесть комиссаров. А ни при царе, ни каком другом государстве в то время не было подобного учреждения. То есть опыта не было никакого. Однако же товарищ Сталин и на том, первом своем, государственном посту показал свой талант. В двадцать третьем наркомат был упразднен как «выполнивший свою функцию», ну а Иосиф Виссарионович перешел на пост генсека. Тогда именно главсекретарь, и не больше.

Поспешили, быть может? Однако факт — пребывая в этом времени, нигде не замечал я национальной розни. Нет, может быть, кто-то кое-где порой, не так много я на берегу был, но вот точно знаю, что в двухтысячных не видеть и не слышать этого было просто невозможно! Так что, сделаем в памяти зарубку, то, что уже при Горбаче наружу полезло, все эти карабахи, — это не наследие проклятого царизма и прочей тысячелетней истории, а что-то новое, вылупившееся буквально на наших глазах. Откуда… ну, будем думать…

— Михаил Петрович! — Анечка легко дергает меня за рукав. — Снова в мыслях о государственных и военных делах?

— Нет, — отвечаю. — Всего лишь об этом мандарине. Как попал сюда этот редкий тропический фрукт. Попробуйте!

Анечка следует совету. И выдает мнение:

— Вкусно! Но яблоки антоновские лучше. Если спелые, так прямо во рту тают. Когда я к тете в деревню ездила, под Лугу. Так у нее яблок этих было в саду! А правда, что если этих фруктов заморских много съесть, то отравиться можно?

— Это кто тебе такое сказал?

— Ну как же, у Маяковского, помните: «…неделю ни хлеба, ни мяса нет, неделю одни ананасы».

Я даже не знаю, что ответить. Анечка рассуждает дальше:

— Хотя если уметь приготовить, очень многое можно в пищу. Видели бы вы нашу кухню в белорусских лесах, в отряде! Мука из корневища рогоза, тесто на лепешки из желудей, клубни аира, даже сладкое повидло из корней лопуха, ну а про щи из крапивы все знают. Это все в книжке Верзилина «Как прокормиться в лесу» написано было, которую мы изучали еще перед заброской. И даже вкусно было очень, когда уставшая с задания придешь. А ведь раньше мы не знали — городские все.

И лучше бы не узнали, думаю! Потому что говорит Анечка все это, кружась со мной в вальсе по залу. Под музыку… И маленький оркестр присутствует, и патефон, заводят его, когда устают. Сейчас играет пластинка, негромко. Что-то похожее на «Утомленное солнце», но не оно, без слов.

— Аня, а вот что вы после войны делать будете?

Тут музыка смолкает. Обернувшись, вижу возле оркестрантов нашего Диму Мамаева, что-то втолковывающего их старшему. Патефон задвигают, музыканты занимают позиции к игре. Около Димы вдруг возникает Кириллов. Они о чем-то переговариваются, затем наш «жандарм» уходит — ясно, НКВД дало добро!

Все отболит, и мудрый говорит —

Каждый костер когда-то догорит.

Ветер золу развеет без следа.

Но до тех пор, пока огонь горит,

Каждый его по-своему хранит.

Если беда и если холода…

Прямо дискотека восьмидесятых!

— Из вашего времени? — тихо спрашивает Анечка. — Вот только танцевать под нее как? Вот так, раз, два, три, ритма понять не могу? Покажете, Михаил Петрович?

Ну Мамаев, погоди! Убью!

— Это просто, даже слишком. Я вам кладу обе руки на талию, а вы мне на плечи. И шаги в такт. Вот так.

— Близко как, даже непривычно. Мне кажется, так лишь с близким человеком танцевать можно. У вас все к друг другу так относились?

— Хотели так, — отвечаю. — Ведь семьдесят лет из нас старались советского человека слепить. И кое в чем преуспели.

Это так… Я вспоминаю те же восьмидесятые. Ребята из училища, из студии Палыча, из группы психолога Кунина, из клуба «Лабиринт» у Нарвских ворот, из ДК железнодорожников, из Парголова. Много довелось мне побегать, всего в два-три старших училищных года, в свободное время. Это после совпало: и начало службы, и начало девяностых, правление Борьки-козла. А тогда это было — искали, пытались жить, уже без казенных лозунгов, с духовностью и взаимопониманием, еще без денежного интереса. И в абсолютной, не горбачевской, трезвости. Помню свадьбу, когда на восемнадцать человек на столе была одна бутылка шампанского и много трехлитровых банок сока. И все были довольны!

— Михаил Петрович! — толкает меня Анечка. — Ну вот, вы опять далеко!

— Молодым себя вспомнил, — отвечаю. — Даже не лейтенантом еще. Когда жизнь казалась прекрасной. А все трудности — одной левой.

— Да разве вы старый? Папа мой говорил, человеку столько лет, на сколько чувствует себя его душа. У нас в университете был один, мне ровесник, а совсем как дед старый или чеховский герой, который в футляре. Все знаю, все грязь, ну мы же умные люди, не идеалисты! Так мы его звали Верблюд, потому что, с ним поговорив на любую тему, как оплеванный чувствуешь себя, вымыться хочется. Бедный, ну и трудно ему в жизни будет! Жалко — потому что человек не враг, не подлец, а просто бескрылый. Мечтать не умел совсем.

— А вы о чем мечтали, если не секрет?

— Даже и не сказать в трех словах. Когда я маленькой была, мама мне сказки читала. Потом Грин… Я воображала себя Ассоль. Когда бегала в кружок к Перельману, мечтала стать советской Софьей Ковалевской. Когда собирала свой первый детекторный приемник, мечтала поймать сигнал какой-нибудь полярной экспедиции, как тот радист, кто с Нобиле первым на связь вышел. Мечтала по радио услышать, как наши на Марс полетят, и увидеть полный коммунизм, когда все как одна семья будут, по всей земле. А вы, Михаил Петрович, о чем мечтали?