Читать книгу "Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил - Брайан Стивенсон"

Джимми Дилл страдал умственной отсталостью и все свое детство подвергался сексуальному и физическому насилию. До ареста он был зависим от наркотиков. Ему назначили защитника, который мало что сделал, чтобы подготовить дело к слушанию в суде. Не было проведено почти никакого расследования в отношении недостаточного медицинского обслуживания, которое получала жертва, – того самого отсутствия ухода, которое и стало действительной причиной смерти. Штат предлагал сделку, двадцать лет тюрьмы, но это предложение так и не было адекватно донесено до Дилла, так что он отправился в суд, был осужден и приговорен к смерти. Апелляционные суды утвердили приговор. Он не смог найти адвоката-волонтера для своих послесудебных апелляций, поэтому его правовые притязания в основном оказались просрочены в связи с истечением срока исковой давности, поскольку он не укладывался в предписанные сроки подачи ходатайств.

Когда мы взялись за дело Дилла за несколько недель до назначенной казни, выяснилось, что ни один суд не рассмотрел критически важные вопросы, касающиеся обоснованности его осуждения и приговора. Тяжкое убийство требует намерения убить, но были убедительные доводы в пользу того, что никакого намерения убить в данном случае не было, и смерть жертвы была вызвана недостаточным медицинским уходом. Большинство жертв стрельбы умирают не через девять месяцев после нее, и могло только удивлять, что штат так стремился к смертной казни в этом деле. А Верховный суд США ранее запретил казнить людей с умственной отсталостью, поэтому Дилл должен был быть огражден от смертного приговора в силу своей интеллектуальной инвалидности, но никто так и не расследовал и не представил доказательств в поддержку этой претензии.

Помимо других трудностей, Дилл еще и разговаривал с огромным трудом. У него было нарушение речи, он очень сильно заикался. В момент возбуждения или волнения это становилось еще сильнее. Поскольку прежде у него не было адвоката, который пожелал бы встречаться или разговаривать с ним, в восприятии Дилла наше вмешательство было чем-то вроде чуда. Я стал регулярно посылать на встречи с ним наших молодых адвокатов, и заключенный часто мне звонил.

Неминуемая смерть страшила его, но он храбро пытался выразить благодарность за наши усилия. Я долго сидел, прижав трубку к уху, пока он, заикаясь, сражался с собственным языком. Это было душераздирающе.

Мы лихорадочно пытались добиться от судов постановления о приостановлении казни, основываясь на новых обнаруженных нами фактах, – но безрезультатно. Суды решительно сопротивляются рассмотрению претензий после того, как осужденный заключенный завершил весь процесс апелляций. Даже утверждение об умственной отсталости было отринуто, потому что ни один суд не желал назначать слушание на такой поздней стадии. Хотя я знал, что шансы против нас, инвалидность Дилла рождала во мне надежду, что, может быть, какой-нибудь судья обратит на это внимание и хотя бы позволит представить дополнительные доказательства. Но все они говорили нам: «Слишком поздно».

И вот в день казни я снова разговаривал с человеком, которого должны были вскоре привязать к креслу и убить. Я просил Дилла периодически звонить мне весь этот день, потому что мы ждали результата по последнему ходатайству о приостановлении, поданному в Верховный суд США. Утром в его голосе звучала тревога, но он продолжал утверждать, что все получится, и говорил мне, что не собирается отчаиваться. Он пытался выразить свою благодарность за то, что мы сделали за несколько недель, предшествовавших дате казни. Благодарил меня за то, что я регулярно посылал к нему наших сотрудников. Мы отыскали родственников Дилла, с которыми он возобновил контакт. Мы говорили, что верим в неправомерность его осуждения и приговора. Несмотря на то, что нам все еще не удалось убедить суд приостановить казнь, наши усилия, казалось, помогали ему держаться. Но потом Верховный суд отклонил нашу последнюю просьбу о приостановке казни, и настал момент, когда мы больше ничего не могли сделать. Дилла должны были казнить меньше чем через час, и мне пришлось сказать ему, что суд не захотел подарить ему отсрочку. Это была почти непосильная задача.

Мы разговаривали по телефону незадолго до того, как его повели в камеру казни. Слушать Дилла было трудно: он заикался сильнее обычного, ему с трудом удавалось сладить со словами. Неминуемая смерть страшила его, но он храбро пытался выразить благодарность за наши усилия. Я долго сидел, прижав трубку к уху, пока он, заикаясь, сражался с собственным языком. Это было душераздирающе. В какой-то момент в моем сознании всплыло воспоминание, не возвращавшееся ко мне много лет – вплоть до этого дня.

В детстве мать водила меня в церковь. Когда мне было лет десять, я однажды стоял у церкви, разговаривая с друзьями, один из которых привел с собой приехавшего погостить родственника. Это был стеснительный худенький мальчик примерно с меня ростом, который нервно цеплялся за руку кузена. Мы с приятелями вовсю болтали, а он точно воды в рот набрал. Я спросил его, откуда он родом, и мальчик, попытавшись ответить, стал ужасно заикаться на каждом слове. У него был сильный дефект речи, и он никак не мог принудить свой речевой аппарат к сотрудничеству. Он не сумел даже выговорить название городка, в котором жил. Я никогда прежде не слышал такого сильного заикания, подумал, что он, должно быть, просто шутит или валяет дурака, и рассмеялся. Мой приятель посмотрел на меня с тревогой, но я не мог остановиться. Потом боковым зрением заметил, что мать смотрит на меня с выражением, которого прежде никогда не видел на ее лице. Это была смесь ужаса, гнева и стыда, и все эти чувства были сосредоточены на мне. Мой смех резко оборвался. Мама всегда меня обожала, и поэтому я занервничал, когда она подозвала меня к себе.

Когда я подошел, она гневно напустилась на меня:

– Что ты творишь?!

– А что? Я ничего…

– Никогда не смей смеяться над человеком из-за того, что он не может правильно выговаривать слова. Никогда не смей этого делать!

– Прости! – Я ужасно расстроился, услышав от мамы такой резкий выговор. – Мам, я не хотел сделать ничего плохого.

– Тебе следовало бы быть умнее, Брайан.

– Я прошу прощения. Я думал…

– Не хочу ничего слышать, Брайан. Этому не может быть никаких оправданий, и ты меня очень разочаровал. А теперь я хочу, чтобы ты снова пошел туда и попросил прощения у этого мальчика.

– Да, мэм.

– А потом я хочу, чтобы ты его обнял.

– Чего?

– А потом я хочу, чтобы ты сказал ему, что любишь его.

Я поднял на нее глаза – и, к своему ужасу, увидел, что она совершенно серьезна. Я и так держался настолько пристыженно, насколько мог, но это было уже чересчур.

– Мама, я не могу подойти к нему и сказать, что люблю его! Ребята подумают…

Она прервала мою речь все тем же взглядом. Я мрачно развернулся и вернулся к друзьям. Они видели, как мать меня ругала – я это понял по тому, как вся компания на меня уставилась. Я подошел к маленькому заике.

– Слушай, приятель, прости меня.