Читать книгу "1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо железных - Роберт Кершоу"

Письма немецких военнослужащих с фронта, их дневники и свидетельства очевидцев говорят о частых и регулярных авианалетах советских ВВС, продолжавшихся и после сокрушительных поражений лета-осени 1941 года под Минском, Смоленском и Киевом. Воздушные операции советских войск было принято в ту пору замалчивать, поскольку они никак не вписывались в победоносную картину блицкрига, тем более на этапе подготовки к нанесению завершающего удара под Москвой. Кессельринг далее описывает:

«Хладнокровно все рассчитав, с 15 сентября мы, засучив рукава, приступили к подготовке нового удара. Командующий 4-й танковой армией генерал Гёпнер, мой старый друг, которого я знал еще по Мецу, не слишком верил в успех операции — на него произвел большое впечатление тот факт, что группе армий «Север» не удалось добиться сколько-нибудь значительного успеха».

Кессельринг заметил, что успех киевской операции по окружению советских сил и возлагаемые на операцию «Тайфун» излишне оптимистические надежды настроили ОКВ на успех. Сомнения генералитета, комментирует командующий 2-й воздушной армией, в известной степени развеивались «победоносным духом солдат с передовой». ОКВ уповало на мистическую способность немецкого солдата добиваться победы в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях. Однако войска Восточного фронта здорово изменились с 22 июня 1941 года — дня начала операции «Барбаросса».

«Победить ценою собственной гибели!»

К третьей неделе войны с Советским Союзом общие потери вермахта превысили потери за всю кампанию во Франции в прошлом, 1940 году. В первые дни войны офицеры гибли по 500 человек в неделю (524 офицера погибло с 22 июня до начала июля), и 1540 офицеров погибло в первую неделю наступления. В среднем такое количество офицеров имелось в трех немецких дивизиях. К концу июля, еще до завершения битвы у Минска, число убитых в России немецких солдат превысило число потерь во Франции. Общие потери: 181 000 убитыми, ранеными и пропавшими без вести в России и 154 754 — во Франции. К концу сентября немцы потеряли 518 807 человек, то есть в три раза больше, чем за всю шестинедельную кампанию во Франции.

Несмотря на одержанные победы, несмотря на разгром колоссальных группировок противника (3–4 млн солдат и офицеров Красной Армии), уже в первые месяцы вермахт потерял полмиллиона своих солдат. Такова была цена побед. Такие потери не могли не оказать влияния на боеспособность немецких вооруженных сил в целом, на структуру войск Восточного фронта. Вермахт одерживал пиррову победу. Еще 11 июля 18-я танковая дивизия недосчиталась у себя 83 танков, что составляло около 39 % ее боевой мощи. Кроме этого, дивизия потеряла 2279 человек, то есть 13,3 % личного состава, и это произошло всего за 20 дней! К концу июля эта цифра уже достигла 20 % и равнялась двум танковым полкам по 600 человек в батальонах. Командующий дивизией мрачно предостерегал о том, что такие потери в будущем недопустимы. «Если мы, конечно, не собрались победить ценой собственной гибели». Потери офицерского и унтер-офицерского состава выжигали всходы, засеянные блицкригом.

Ужас пополнить собой печальную статистику потерь принимал повсеместный характер. Всепоглощающий страх — первое чувство, раздирающее и умерщвляющее хрупкую человеческую психику. Немецкий военврач Петер Бамм, воевавший в пехотной дивизии группы армий «Юг», описывал последствия этого страха:

«Человек — человеческое существо — ранено. За какую-то ничтожную долю секунды он из смертельного оружия превращается в беспомощную жертву. До сего момента вся его энергия ориентировала его без оглядки нестись вперед, на врага… А теперь он вдруг оказывается предоставленным самому себе — он в ужасе и полном сознании взирает на свои раны, на свою собственную, не чужую, кровь. Всего минуту назад он был в состоянии изменить ход истории, а в следующую уже не в силах помочь даже самому себе».

За первым шоком приходят боль и страх. Случается, что раненые вынуждены часами под огнем дожидаться, пока их подберут.

Последний кадр, снятый кинооператором роты пропаганды войск СС. Сейчас откроется дверь, и незадачливый журналист будет ранен

«Минуют часы, темнеет. Его охватывает леденящий ужас. Неужели ему уготовано судьбой просто истечь кровью? Неужели его так и не найдут? А что, если его во второй раз ранят? Неужели немцы отходят? Неужели он достанется русским?»

Если повезет, раненого оттащат в какой-нибудь из близлежащих окопов, и там санитар окажет ему первую помощь. И потом, уже в полку, полковой военврач наложит повязку, лангет или жгут, сделает ему обезболивающий укол. После этого солдату останется ждать прибытия машины, которая отвезет его в полевой или эвакуационный госпиталь.

Рядовой Эрхард Шауман рассказывает, что ждало тех, кому выжить не удалось. «Берешь половинку личного жетона — одна остается на самом погибшем или умершем, вторую передают в штаб подразделения — в этом случае фельдфебель оповестит близких». Тела погибших хоронят, «если есть возможность, около железной дороги или в лесу, хоронят второпях, с тем, чтобы не допустить возникновения эпидемий». Для таких похорон снаряжают любого, кто под руку подвернется. «У всех имелись саперные лопатки». Тех, кто выжил и нуждается в срочном лечении, отправляют в тыловые госпитали. Многочасовая тряска в кузове грузовика или в переполненном вагоне, где время отмеряется стонами. И тяжелораненые оказываются под ослепительным светом лампы на операционном столе.

Доктор Пауль Роведдер вспоминает один случай, когда на полевой перевязочный пункт стали в огромных количествах прибывать раненые. «Трудновато тогда пришлось, — рассказывает он, — мы похоронили 63 человека. Большинство скончались, едва прибыв к нам. Тогда пришлось круглыми сутками не отходить от стола».

«Заниматься каждым в отдельности времени не хватало. Тут бы поскорее управиться да к следующему перейти. За неполных двое суток к нам поступило 1200 человек. Столько народу в мирное время в обычной клинике не наберется и за полгода. Врачей было всего семеро, один фармацевт, остальные новички, те вообще ничего не понимали, их еще предстояло обучить. Вот тут уж приходилось вертеться, чтобы успеть. Успевали…»

И подобные картины в прифронтовых госпиталях были отнюдь не редкостью. Например, на протяжении двенадцати дней августа 1-я медицинская рота 98-й пехотной дивизии под Коростенью на участке группы армий «Центр» приняла 1253 раненых.

Следующая стадия — перевозка раненых в полевые госпитали либо на оккупированных территориях, либо в рейх для выздоровления. «Поскольку солдаты в большинстве своем были людьми достаточно дисциплинированными, — вспоминает доктор Роведдер, — пребывание в госпиталях было для них своего рода отдушиной». Отсюда мораль: «Они радовались, если их ранило, мол, «хорошо, теперь хоть в госпитале отдохну недельку-другую». Разумеется, все это лишь слова, так пытались успокоить своих родных и близких в тылу», — продолжает Роведдер. Офицер медслужбы Петер Бамм описывает цепочку эвакуации раненых: