Читать книгу "Оливер Лавинг - Стефан Мерил Блок"

Чарли

Глава тридцать седьмая

– Ты приедешь в Остин? – Казалось, Кристофер, покинувший Бруклин несколько месяцев назад, не особенно обрадовался, когда Чарли позвонил ему с какой-то заправки возле Одессы и объявил, что наконец-то решился принять давнее туманно-романтическое предложение и поселиться у Кристофера и его новых друзей в бунгало в восточной части Остина.

– Ты правда едешь? – снова спросил Кристофер, а потом еще раз, и его радостный тон звучал не особенно убедительно.

Во время своего бруклинского эротического загула Чарли провел с Кристофером всего одну восхитительную неделю в декабре, после чего тот уехал в Сан-Диего, чтобы помогать нелегальным мигрантам. Когда он ненадолго вернулся в Бруклин, их отношения не возобновились, но, перебирая в уме свою многочисленную свиту «ничего серьезного», о Кристофере Чарли иногда думал как о «что-нибудь возможно»; имя Кристофера во входящих и все эти протестные и пляжные фотографии в ленте Фейсбука всегда зажигали в груди Чарли искру.

Однако, стоя на пороге нового дома Кристофера, Чарли видел, что их роману следовало оставаться таким же, как раньше: чисто теоретическим.

– Я мало что могу тебе предложить, – сказал Кристофер, нервно ероша русые волосы, – но у нас есть немного места в теплице.

– Звучит просто великолепно.

«Бунгало» Кристофера оказалось чем-то вроде развратной анархистской ночлежки. Над фрамугой висела украденная где-то шикарная табличка от какого-то поместья; название на ней замазали красной краской, а сверху серебристым спреем написали: «Антидом». Обитателями Антидома были бородатые мужчины и небреющиеся женщины, которые спали на разбросанных по полу подушках, прижавшись друг к другу, как щенки. Сам Кристофер спал в обнимку с парнем по имени Том Зайн, которому на вид было лет семнадцать (скорее всего, мальчик сбежал от родителей, предположил Чарли). Этот Том цеплялся за Кристофера, словно детеныш ленивца, а в ответ на попытки Чарли заговорить с ним только смотрел угрожающим диким взглядом парня, которому нечего терять. Днем обитатели Антидома расходились по своим делам, чтобы организовывать забастовки и создавать общественные парки, а по вечерам употребляли немалое количество галлюциногенов и подбадривали друг друга в праведной ярости – все это под плакатами с лозунгами вроде «Капитализм – раковая опухоль», «Революцию начинает одиночка» и «К херам человека». Если кого и могла восхитить оппозиционная работа этих немытых анархистов, то это должен был быть Чарли – сын приграничья, полтора века зажатого между двумя нациями, где этническое перетягивание каната наконец разорвало Блисс на части. И все же для Чарли, приехавшего в Антидом из разрушенного города своего детства, вся эта деятельность казалась хуже чем напрасной. Она казалась очаровательно бредовой: дети играли в анархистов, которых видели в кино.

Прошло несколько мрачных дней. Но Чарли был рад, что может угрюмо сидеть в своей теплице – стеклянной коробке, которая под остинским солнцем прогревалась примерно до двух тысяч градусов. Во время своего долгого знойно-ветренного путешествия Чарли сказал себе, что должен привести мысли в порядок. Как и пять лет назад перед побегом из Зайенс-Пасчерз, Чарли решил – точнее, не решил, а просто физически ощутил, словно жажду или голод, – что не может совершить необходимую умственную перекалибровку, находясь так близко к Ма и Па. «Сообщи, когда будешь готова сказать правду», – сказал он матери, но его телефон молчал. Однажды Чарли даже позвонил в приют и спросил Пегги: «Моей Ма там рядом нет?» – «Чарли! – воскликнула Пегги. – Куда ты подевался? Да, она здесь, в палате с Марго и твоим братом». – «С Марго», – повторил Чарли. «Именно. Позвать ее?» – «Нет, думаю, я ей попозже домой позвоню». И прежде чем Пегги успела возразить, он дал отбой.

Однако (и это было позднее однако, которое Чарли осознал лишь задним числом) существовала вероятность, что Чарли и сам не желал признать правду. В конце концов, всего несколько дней оставалось до нового обследования в Эль-Пасо, со специалистом по когнитивной деятельности и хитроумной нейровизуализацией, – до проверки, которая окончательно и решительно определит, что осталось в мозгу его брата. Возможно, Чарли не столько бежал от иллюзий своей матери, сколько пестовал собственную иллюзию, заранее отгородившись от грядущих результатов. Сидя посреди зарослей марихуаны и мака, который анархисты выращивали в теплице, Чарли вяло пытался сочинить новую главу своей жизни.

«Больше никаких планов», – написал он в своем молескине, после того как поговорил с Кристофером по телефону на заправке. Больше никаких грандиозных амбиций. Тихая, уютная жизнь. Во время утомительного пути на мотоцикле, чувствуя, как немеют руки, Чарли пытался придумать образец такой жизни. Когда в восточной части ночного неба появились розоватые пятна городских огней, Чарли решил, что можно никогда не возвращаться в Биг-Бенд или Нью-Йорк, а просто устроиться на работу в остинскую библиотеку. И хотя казалось, что должность библиотекаря противна природе Чарли, он решил держать тетрадь брата под рукой, чтобы напоминать себе о своем грандиозном провале.

Но сюрреалистично-анархистская жизнь в пригороде Остина оказалось совершенно иной: не отголоском большого провала, а чем-то странно новым, и для Чарли было так же сложно провести разведку в своем пересмотренном будущем, как и влиться в упоротое сообщество Антидома. Почти все время он проводил в теплице, потея до полуобморочного состояния и листая те немногие книги, что нашлись у анархистов, – предсказуемый набор романов Буковски, Миллера, Керуака и Воннегута. По вечерам из гостиной Антидома доносились такие звуки, словно большое семейство струнных инструментов умирало мучительной смертью. Чарли с завистью прислушивался к беспечному анархистскому веселью, удивляясь, как эти люди могут верить в свое братство, и недоумевая, что с ним не так, как он умудрился свести свою жизнь к таким жалким иллюзорным вещам, как несколько незаконченных текстовых файлов и смятый, в кофейных пятнах, неисполнимый договор.

Одним вечером, когда Чарли провел уже три дня среди этих цветущих наркоманов, Кристоферу удалось отцепить от себя Тома Зейна и в одиночестве прийти в теплицу. Кристофер попытался воссоздать момент их первой встречи на закрытой танцевальной вечеринке под Уильямсбургским мостом: поцеловаться, прежде чем произнести хотя бы слово. Гость пришел в чьем-то чужом халате и в уютных трусах, его лицо казалось немного глупым от похоти. Он наклонился над Чарли, прижался губами к его губам.

Когда Чарли провел руками по грудине юноши и ощутил под пальцами ее знакомую необычную выпуклость – словно под ребрами Кристофера билось двойное сердце, – по лицу Чарли потекли горячие слезы.

Кристофер, поначалу принявший его всхлипы за поощрение, принялся еще быстрее тереть его член, но вскоре Чарли отвел его руку.

– Что это с тобой? – спросил Кристофер.

– Не знаю.

– Если ты насчет Тома…

Чарли осклабился.

– Здорово, что ты так помогаешь этому парню.

– Ты так думаешь? А мне иногда кажется, что было бы лучше отправить его обратно домой.