Читать книгу "Redrum 2017 - Евгений Олегович Шиков"

в ручке. Иногда я замирал, вертел её в руках, разглядывая логотип «Бик», грыз колпачок и снова принимался писать. А Егор всего этого не видел. Ему было плевать на бардак, который я развел, тот оставался вне поля его зрения. Он куда-то уходил, вернулся с новой пачкой сигарет, и кинул на стол промокшую от дождя книгу «Москва — Петушки». Наверное, для меня. Хороший он все-таки человек.

Я уже написал начало книги, всю историю, вплоть до пятьдесят седьмой страницы и теперь пишу продолжение, но я понимаю, что финала не будет. У этой истории нет конца.

Я слышу, как они сопят в спину, как мелькают их тени на периферии. И с каждым часом мир вокруг всё темнее и темнее.

Иногда чьи-то холодные руки — не руки даже, а лапы — касаются плеч, сжимают их и будто тащат меня в пучину, на самую глубину, хотя я всё ещё остаюсь сидеть за столом и писать, и писать, и писать. Вот только вокруг почти одна чернота. Но почему-то белая бумага передо мной всегда белая. Иногда я теряю мысль и просто заполняю бумагу метр за метром точками и тире, вот так:

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Или так:

тире тире тире, тире точка точка точка, тире тире тире, точка тире точка точка, тире тире тире, тире тире тире точка, тире точка тире точка, точка тире

Иногда вывожу огромные буквы на всю ширину бумаги, и делаю прочие глупости. Но, в основном, я заполняю её воспоминаниями. Я больше ничего не выдумываю, просто вспоминаю. А чтобы вспомнить, закрываюсь от мира, как когда-то закрылся от Ольги. Как же глупо это было, почему я испугался тогда? Почему не смог вынести любви, которую она дарила? Я, как идиот, искал выход… и нашел его.

Она смирилась и больше не приходила, я отгородился стеной. А когда она потеряла надежду — умерла. Умерла по моей вине. Ведь кто мы, в конце концов, без надежды? Пустые склянки? Если нет ничего внутри, то оно появляется снаружи. Я сам становлюсь смыслом, наполнением чей-то чужой, пугающей оболочки. Становлюсь для неё всем, кормлю её воспоминаниями, невысказанными словами, сдержанными слезами, затаенными обидами, сиюминутными капризами, потерянными целями, бессмысленными спорами, поиском истины, тошнотворными пельменями, отходами жизнедеятельности, соплями, криками, беседами с соседом, который меня не слышит, и которого я уже не вижу за тёмной стеной. Бесконечными записями в попытках понять, как допустил всё это. Вот этим дневником на другом рулоне туалетной бумаги.

Я комментирую собственные записи, путая их. Жую и глотаю бумагу, лишь бы оставить что-то себе, сохранить хоть частичку. И они злятся. Они тянут меня всё ниже. Смотрят мне прямо в затылок, и от холода их взгляда волосы встают на затылке.

Где Ольга?

Почему она не приходит?

Когда я смогу выйти отсюда?

Их липкие лапы сжимают плечи. Я боюсь повернуть голову, боюсь увидеть мерзкую лапу с длинными когтями, кожу в чешуйках как у змеи. Змеи, оставившей длинные борозды на обоях в квартире. В какой квартире? Ольга, наверное, ждёт меня там. Может, эти твари совсем не такие, но я их такими представляю и пишу об этом. Наверное, для них это смешно. А, впрочем, так ли важно, что я пишу? Всё еда.

Иногда я чувствую на плечах другие руки, на моем затылке — другой взгляд. Он согревает меня, а руки нежные, такие знакомые. Но потом они становятся горячее, пока кожу на плечах не начинает жечь, и вот тогда она уходит, и возвращаются они.

Я вспоминаю Ольгу.

Она умерла?

Как это случилось?

Это я виноват или эти твари, что прячутся во тьме?

Ты была моей оболочкой.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мне снятся сны, где мы снова и снова на кухне в нашей съемной квартире. Я случайно режу палец и кровь, густая, будто и не кровь вовсе, а желе, тягуче капает на пол. А Ольга смеётся и сгорает, снова и снова сгорает. Ведь пожарные не успели вовремя, а меня не было рядом.

Где я был?

Затем всё пропадает. Tabula rasa. Чистый лист. Незамутнённое сознание. И я слышу их голоса. Да и не голоса, это вовсе — чистая энергия. Порой кажется, что я, как чертов радиоприёмник, передаю чьи-то послания на бумаге, которая никогда не кончится, так же, как и чернила в ручке «Бик».

Но я думаю, что однажды это прекратиться — оболочка треснет. Нужно лишь одно: больше слов, ещё больше знаков и букв. Мне не нужно это читать и перечитывать. А значит — больше путанных, глупых, осмысленных или нет фраз, чтобы они объелись, чтобы их внутренности набились мною, и они лопнули, разлетелись на куски, забрызгав ошмётками стены моей камеры. И когда оболочка рухнет, я выйду на свет.

Когда-нибудь.

Когда я всё отдам и всё забуду.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Юрий Погуляй

Древо

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Хотелось написать что-нибудь о бессознательной секте. Наведённой, незаметно вползающей в жизнь».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я не заметил, когда всё началось. Шёл первый месяц лета, в городе воцарилось тепло, и небо стало чуточку светлее. Я одержимо мечтал об отпуске, которого не видел уже третий год, и всё свободное время висел в телефоне, проглядывая различные предложения туроператоров. Приценивался. Разочаровывался. Вновь искал.

И крутился в ежедневной суете, как лемминг в центрифуге. Работа и мечты о путешествии, дорога домой с прикованным к экранчику смартфона взглядом, поздний отход ко сну, ранний подъем и новый цикл. Жизнь шла своим чередом по протоптанной колее, никак не соприкасающейся с окружающим миром.

Поэтому когда в лифте мне сказали:

— Дашенька моя тоже убегла, — я вздрогнул от неожиданности и бесцеремонности чужого вмешательства в мой отработанный ритм. А также удивленный тем, что в лифте есть кто-то ещё, кроме меня.

Со мною поднималась крошечная старенькая Савельева с третьего этажа, когда-то давно я даже дружил с её внучкой. В школе ещё. В памяти осталась только фамилия.

— Найдется, не волнуйтесь, — выдавил я из себя растерянно.

— Нет, Юрочка. Третий день её нет. Всегда на второй возвращалась, лапушка моя. Никогда так долго не гуляла. Скорее всего там же она, где и остальные.

В тот момент я не понял