Читать книгу "Нет имени тебе... - Елена Радецкая"

В общем, настоящий блошиный рынок.

Сундук старый, но не очень интересный, разве что внутри оклеен дореволюционными газетами и полон тряпья. Я изыскала здесь классный винтаж: платья и юбки середины прошлого века, кружевной воротник, шляпу с полями и розовый вязаный беретик. Могла бы много чего придумать и сотворить из этого. Даже без швейной машинки. Рьяно взялась за дело, и вдруг мне стало все до фонаря. Ну его! Ничего не хочу.

Наверное, Ярикова дача напомнила мне Колобовский дом… Да что там – наверняка напомнила, и каждый день напоминала.

Когда Славик исчез, я осталась совсем одна, ни с кем не общалась. Как подружилась с Зазой, не знаю. Подозреваю, что это случилось после того, как я, единственная, ответила преподу по теории искусства, что такое курдонер. Оказалось, кроме нас с Зазой, никто не может объяснить, что это такой двор внутри дома, построенного буквой «П». Наверное, вскоре после того я и попала к Зазе в Колобовский дом, когда-то принадлежавший лесоторговцам Колобовым и имевший, к слову сказать, этот самый курдонер. Так вместе со мной составилось славное трио: Заза, Жека и Мака. Жека была двоюродной сестрой Зазы. Макой обозвали меня.

Колобовский дом в десяти минутах ходьбы от моего, я знаю его с детства. Этот дом-монстр у Сытного рынка выходит на две улицы и один переулок. Он огроменный, причудливый, украшенный всякой лепниной, кариатидами и атлантами, решетками, чудной сказочной башней и необъятным брандмауэром. Курдонер огорожен с улицы красивыми воротами, посреди него фонарь на высоком металлическом кронштейне, похожем на сильно вытянутую Эйфелеву башню.

До поступления в Муху Заза с родителями жила в Москве и училась в специальной школе искусств. Она была подкованная во всем. Но моя гимназия на Плуталовой тоже не хрен собачий, к тому же дома у нас полно книг, и Муза когда-то работала в публичке, так что любая книга была доступна. Я всегда хорошо училась и, наверное, на общем фоне неплохо выгляжу, недаром девчонки из Оптико-механического, с которыми я была на экскурсии на Валааме, дали мне кликуху – Культурная. Я много всякого читала, но помалкиваю о том, что большую часть обязательной по программе классики даже не открывала и не уверена, что открою. У меня хорошая память и интуиция, кой-чего я нахваталась и обладаю даром сказануть к месту даже о том, чего совсем не знаю. Если не вляпаюсь, что тоже случалось.

Я поверхностный человек, но не всем же быть глубокими. Муза тоже не глубокая, но она никогда об этом даже не задумывалась, она самодостаточная и без комплексов. А вот Заза была поглубже. И мозги у нее были получше. И никогда она не хотела казаться умнее, чем есть, она вообще была естественной, Светка Зазуля! Она говорила: «Я – не зозуля, зОзуля, – это сорт огурцов, а зАзуля – ценная рыба».

Квартира досталась Зазе по завещанию бабки. Бабка была очень старая и жила с дальними родственниками, они и забрали все ценные вещи. Мать Зазы была в шоке, а Заза считала, что все по справедливости, ведь они ухаживали за старухой, а мать Зазы приезжала навещать ее раз в год. Квартира пустовала, пока Заза не поступила в Муху. Предполагалось, что здесь будет ремонт, но заниматься этим стало некому – отец с матерью разбежались и устраивали свою жизнь. Зазе ремонт не был нужен. Она хотела, чтобы к ней переехала Жека, жившая с родителями и братом в коммуналке. И все считали, что вместе девчонкам будет лучше.

Бабка Зазы была балериной. От нее осталась старая мебель с резьбой, вся в аккуратных крохотных дырочках, откуда тоненькими струйками сыпалась нежная древесная пудра. Видать, многие поколения жуков-древоточцев трудились здесь долгие годы и продолжали свою работу до сих пор. Заза говорила, что иногда ночами ей кажется, что она слышит, как эти работяги проделывают свои лабиринты.

От бабки остались фотографии, выцветшие акварельки на стенах и картина с изображением парусника в бурном море, не бог весть что, но она мне нравилась. А еще много всякого симпатичного старинного хлама, разные финтифлюшки, статуэтки, флакончики и настенная игольница столетней давности, от которой я балдела: тряпичный мальчик в туфельках и носочках, со спущенными штанишками стоит спиной, наверное писает, а в розовые ягодицы воткнуты иголки. Также ломаные веера, ссохшиеся (лайковые?) перчатки, шляпы с обглоданными молью страусовыми перьями, вуалями, а тряпье совсем иное, чем на даче Ярика, остатки былой театральной роскоши – пачки, балетные тапочки, искусственные цветы, порванные куски тюля, расшитые черным и серебряным стеклярусом, очень тяжелые, переливающиеся. Из всего этого мы мастерили декорации и наряды, чтобы фотографироваться.

Квартира – трехкомнатная и довольно светлая. Это потому, что этаж пятый, последний, ведь все комнаты выходят в тесный курдонер, заполоненный старыми деревьями. Одну комнату девчонки превратили в чулан и свалили туда все ненужное, в другой жили сами, а в третьей оборудовали мастерскую. Здесь стояли два стола, мольберт и большой портновский манекен, к которому я пришила тоненькие ножки и ручки, сшитые из колготок Жекиного братца, а тулово расписала акрилом на тему филоновской анатомии, чтобы мы по его заветам тоже стали очевидицами незримого.

Из Мухи мы заваливались к Зазе, домой я приходила только спать, там, кроме вечной истерики матери, меня ничего не ждало. Наезжала она в первую очередь на отца, но мне тоже доставалось. Раньше хоть Муза была щитом, а тут у нее начались задвиги. И непонятно, по ком больше психбольница плакала, по матери или Музе? Осточертела мне домашняя тюрьма. Иногда я оставалась ночевать у девчонок, хотя дома в связи с этим случались извержения вулкана. Заза была не против, если бы я переехала к ним насовсем, но тогда у меня дома случилось бы землетрясение.

Денег Зазе присылали много, и она не жмотилась, покупала жратву и дешевое красное вино для глинтвейна. Мы выливали его в кастрюльку, добавляли яблоки, апельсины, киви, все что было, а также корицу, гвоздику, сахар. Так мы грелись, в квартире была холодина, плохо топили. А еще Заза покупала и на мою долю ватман, краски, кисти, потому что мы вместе рисовали у нее в мастерской, а деньги взять отказывалась. Она сказала:

– Когда у меня не будет денег, купишь ты.

Я поняла, что Заза дана мне взамен Аськи, и тогда вытащила из-под дивана пейзаж, который рисовала к Аськиной свадьбе, и повесила в мастерской Зазы. Бери, владей, это лучшее, что я на сегодняшний день могу подарить другу. А она мне говорит: «Так это же угол Саблинской и Воскова!» Ну да, родные места.

Внешне Заза была маленькая, худенькая, шустрая, на голове короткий ежик волос. Тряпками не интересовалась, но, одень ее и накрась, могла бы улетно выглядеть. О себе она говорила: «Я – никакая». Это неправда. Она была необычная. Похожа на артиста Олега Даля, а точнее, шута, которого он играл в фильме «Король Лир». А еще была у нее привычка: задумается и покусывает указательный палец, и вид у нее при этом очень сосредоточенный, и выглядит она очень умной и симпатичной.

А Жека – чистый ангельчик, из тех, о ком Муза говорила – «прекрасна без извилин», имея в виду извилины мозга. Она училась в техническом колледже и была просто хорошей девахой, кроме «извилин» у нее отсутствовали и «задние мысли». Подвоха от нее ждать не приходилось. Она очень любила Зазу, просто обожала. Но по интересам и общим делам мы с Зазой были, конечно, ближе. И вкусы у нас были одинаковые. Дизайнерство она не любила, как и я, и всяческий хай-тек с его минимализмом и рационализмом просто ненавидела. Пока мы рисовали или фантазировали, Жека готовила еду и делала что-то по дому. Она это любила, и она ничуть не ревновала меня к Зазе, вот что здорово. Если честно, мы были к Жеке не очень внимательны, но она этого, вроде, и не замечала.