Читать книгу "Нет имени тебе... - Елена Радецкая"

У нас царила гармония. Жили мы довольно замкнуто, и никто нам не был нужен. Но я знала, появится у кого-нибудь из нас парень – все рухнет. У Жеки вообще никого никогда не было, а Заза намекала на какую-то безответную любовь в Москве.

– Все в мире стремится к ответу, к взаимности, – заявила я. – Симпатия к симпатии, неприязнь к неприязни. И безответной любви не бывает.

– У таких, как ты, не бывает, – сказала Заза.

Своим любовным опытом я не делилась. Но я знала за собой одну особенность: по красоте я была не хуже Музы и сильно похожа на нее в молодости, но на Музу мужики слетались, как мухи на мед, а ко мне не клеились. А все потому, что дело не в красоте, а в сексуальности. Не исходят от меня любовные флюиды – феромоны. И от матери моей не исходят. И с Жекой, похоже, такая же история, а ведь мордашка у нее очень даже миленькая.

9

Дом Зазы заменил мне родной, а девчонки – Аську и Славика. Что мне очень нравилось, так это пить глинтвейн зимним вечером и смотреть в окно, как в оранжевом свете фонаря кружат золотые снежинки. На другой стороне дома, за переплетением заснеженных ветвей красиво светится сиреневое окно, а выше, наискосок, – фисташковое. Позже я обратила внимание на одну странность: мало окон освещено. Вроде бы, вечерами люди должны возвращаться домой… А Жека говорит:

– Ты что, не знаешь? Это умирающий дом! Здесь богатые накупили квартир, вроде запасной недвижимости, а сами не живут. В сентябре была авария, трубы на третьем этаже прорвало, все затопило, а в квартиру не попасть – хозяев не найти. Мужик, который с аварийкой приезжал, сказал: когда в доме не живут, дом умирает.

– Не болтай, – говорю. – Этот дом еще нас переживет.

– Да уж, – вяло согласилась Жека. – Памятник архитектуры. Хотя сейчас и памятники рушат.

К Новому году мы готовились заранее. Запасли еды, шампанского, разную мишуру, электрические гирлянды и роскошную елку под четырехметровый потолок. У бабки-балерины был целый ящик старых елочных игрушек, которые мы с вдохновением реставрировали.

На фоне украшенной елки сделали много рождественско-новогодних фотографий, устраивая «странные уголки» с длинным тусклым зеркалом от трюмо, со струящимися, поблескивающими стеклярусом драпировками, с креслом, шалью, фонарем, подсвечниками, старой дореволюционной куклой и коробом из лыка, наполненным подарками и игрушками. Мы с Жекой изображали ангелочков: распускали волосы, надевали ночные сорочки с кружевами, диадемы из елочных звезд и блесток, крылья из пуха, принимали позы, а Заза нас фотографировала. Зазу мы наряжали дедом Морозом и Бабушкой-Метелицей. Некоторые фотки наш однокурсник потом отмастрячил в компьютере так, что они получились, будто старые рождественские открытки. Делали мы и не столь невинные фотографии, но, конечно, только «для внутреннего пользования».

Никогда у меня не было такого замечательного Нового года, как тот. Мы натыкали маленькие свечки в яблоки и апельсины и расставили по всему столу, пили шампанское, пели, танцевали, ходили гулять с бенгальскими огнями, приглашения отвергали, замерзли, вернулись, надели теплые носки, попили горячего чая с пирожными, а потом еще шампанского. Заза включила классическую музыку. Не знаю, что это была за музыка, но она показалась мне прекрасной, такая музыка должна звучать в раю. Мы сидели с ногами на большом диване, комната освещалась только елочной гирляндой и треугольной подставкой с электрическими свечами на подоконнике. Из оконных щелей дуло, и вырезанные белые бумажные ангелы, подвешенные к карнизу, кружили, танцевали на фоне ночного окна. И я подумала: это пройдет, а я буду вспоминать и вспоминать, как мы здесь сидели и были очень-очень счастливыми. Почему-то мысль эта была щемяще печальной и ложилась на музыку. А потом я заметила, что у меня по щекам текут слезы. Сначала старалась их скрыть, а потом услышала, что Жека тоже плачет, а потом и Заза заплакала. И тогда мы обнялись втроем на старом просиженном диване и плакали в голос. То ли это было предчувствие чего-то непоправимого, то ли выпитое шампанское, но слезы эти благотворно на нас подействовали. Слезотерапия – хорошее дело.

Гости у нас бывали, но не очень часто. И, кроме меня, никто никогда не оставался ночевать. В общем, приходили и уходили, а наша общность оставалась неизменной. Но весной что-то случилось. Весной случилась весна. Гость повалил валом. Наверное, половина Мухи и хренова туча другого народа у нас побывала. Тогда же со мной случилась ужасная история. Мне дали одну таблетку, я знала, что принимаю, видела, как от нее веселеют. Все веселели, а я чуть богу душу не отдала. Хорошо, там оказались понимающие в этом деле люди. Но этот случай меня сильно напугал.

Наверное, все прекрасное не вечно. Как-то незаметно случилось, что наше трио стало превращаться в квартет. Четвертым стал Кока. Он говорил, что учится в Финансово-экономическом, но я в этом сомневалась. С Кокой в нашу жизнь пришла травка. Прививку против наркоты я уже получила со злосчастной таблеткой. И косячок никогда не выкурила, потому что вообще не могла курить. Жека тоже не курила и очень переживала, что Заза курит и подсядет на травку.

– Это просто баловство, – уверяла нас Заза. – На Западе вся молодежь покуривает, это не вреднее, чем сигареты. Легкий стимулятор, помогает расслабиться.

А Кока прочел лекцию:

– В жизни полезно и вредно одно и то же, просто нужно знать, в каких дозах принимать. Пример – гомеопатия. Самым полезным витамином можно обожраться и сдохнуть. Наркотики в малых дозах принимают как лекарство. В частности, при заболеваниях сосудов мозга. Можешь проверить (тут он назвал иностранную фамилию писателя, которую я не запомнила), он принимал тяжелый наркотик пятьдесят лет и дожил, причем в рабочем состоянии, до глубокой старости. А у нас наркоманы мрут, потому что царит антисанитария и низкое качество наркотика.

Я утешала себя тем, что, вероятнее всего, травка и в самом деле баловство и ничего с Зазой не случится. На Западе все это узаконено, не идиоты же там живут?

– Почему вы такие нелюбопытные? – интересовалась Заза. – Прикольное состояние: блеклое становится ярким, тошное – веселым и легким. Я по-иному взглянула на мир. – А однажды, когда мы были втроем, спросила: – Неужели вам не хочется вдохнуть? Совсем легонько. Один разок.

– Ты знаешь, я не могу курить.

– Я тоже, – подвякнула Жека.

– У Маки аллергия, а у тебя нет. Иди сюда, приоткрой рот.

Заза затянулась, прильнула ко рту Жеки и выпустила туда дым, снова затянулась и снова выпустила. А в следующий раз словно забыла от нее оторваться. Я видела испуганные выпученные глаза Жеки, а потом она вообще их прикрыла и казалась размякшей, как тряпка. Меня это настолько поразило, что я дернула Зазу за руку, которой она обнимала Жеку за шею, и Заза отлипла от нее. Обе они выглядели как-то не очень, то ли смущенными, то ли забалдевшими. А я развернулась и демонстративно ушла. Моей демонстрации никто не заметил. Ни с Жекой, ни тем более с Зазой эту сцену мы никогда не вспоминали.

С Кокой говорили о Бодлере, о художнике-авангардисте Энди Уорхолле и об Эшере. Первые два – известные наркоманы. О Бодлере я ничего не знаю, кроме того, что он французский поэт. Об Уорхолле чуть больше. Меня о нем на собеседовании в Мухе спросили, и моих познаний хватило. Зато с Эшером я была знакома по альбому с репродукциями. Эшер рисовал всякие мозаичные, симметричные, невероятные картинки, от которых глаза разъезжаются, а математики и геометры балдеют. Еще он рисовал фантастическую головокружительную архитектуру, лабиринты, невероятные выкрутасы из лестниц, аркад, анфилад, подвесных галерей, балконов и всякоразных закоулков, проходов и переходов, которые заворачивались лентой Мёбиуса, упирались в тупик, в общем, вели в полный абсурд. Все, как в моих снах. Кока утверждал, что Эшер тоже был нарик. Якобы без кайфа невозможно рисовать такие картины. Я говорю: