Читать книгу "Хитрец. Игра на Короля - Дана Юмашева"

– Я не видела вас прежде, – сказала она, когда Васбегарду была «оказана помощь» и мы отошли к стойке с чашей, в которой могли ополоснуть руки. – Определенно, встреть я вас раньше, я бы наверняка запомнила это прекрасное аметистовое ожерелье! Смею заверить, у меня прекрасная память на все, что имеет фиолетовый цвет.

– У нас с Чьерцемом разные матери, – скромно улыбнулась я. – Долгое время мы спорили насчет отцовского имущества и потому не общались. Стоит ли говорить, что неприятное чувство соперничества не позволяло мне посещать салоны вместе с ним.

– Понимаю, – согласилась Нолетт-Бессонти. – Тем более ценно примирение! Я рада, что за синьором Васбегардом есть кому присматривать. Не окажись вы здесь, мы все не знали бы, как поступить!

Чьерцем полулежал на диванчике, закрыв глаза, будто кровопотеря лишила его сил и клонила в сон. Но на самом деле одельтерский маг, слушая всю эту глупую болтовню, силился не рассмеяться.

Мы с синьориной переглянулись и, видя «страдания» Васбегарда, перешли на шепот.

– Было бы интересно узнать, чем занимается такая великодушная синьорина, – сказала моя собеседница после того, как слуги ее унесли окровавленные полотенца.

– Я рано оставила дом, чтобы начать постигать актерское искусство, – невинным голосом заявила я и чуть не рассмеялась: насколько же эти слова были близки к истине!

– Ах, какой скандал! – восхитилась синьорина Нолетт-Бессонти. – Но подобные талант и красоту скрывать было бы предосудительно.

«Скандал», как выяснилось, было одним из любимых слов синьорины.

– Но теперь я на один сезон отказалась от выступлений и путешествую с братом, чтобы скрепить наше примирение.

– Ах, как прелестно! Как великодушно! – Синьорина, казалось, готова была захлопать в ладоши от воодушевления; лиловые глаза ее сверкали. – Вы ведь только-только приехали в Цесс? Пожалуй, нам стоит отобедать вместе! Скажем, во вторник, когда все толки о случившемся утихнут. Я расскажу вам о нашей жизни здесь, а вы в ответ снабдите меня парочкой историй из актерской жизни! Уверена, вам доводилось лицезреть скандальные случаи!

Силясь правдоподобно краснеть и подавить при этом совершенно не фальшивое желание закатить глаза, я приняла заманчивое приглашение синьорины.

В пустой безлюдной комнате мы с Эрсилией были свободны от любопытных взглядов толпы, но оставались под неусыпным наблюдением Чьерцема, который уже четверть часа стоически лежал с ледяным полотенцем на носу. Когда лед начал таять, и вода полилась ему в рукава, полотенце у него отобрали и велели пить холодную воду. Не будь Васбегард чародеем, от нашего лечения через пару дней он запросто слег бы с ангиной.

Мы все еще ожидали доктора, когда из-за стены послышались звуки: сначала слабые звуки струнных и духовых инструментов, а затем прибавилось пение. Синьорина Нолетт-Бессонти чуть прикрыла глаза и, покачиваясь в такт музыке, произнесла:

– Жаль, что мы пропускаем выступление музыкантов. Этническое пение… слышите? Эти надрывные, протяжные голоса. В них столько боли, столько откровения.

Оказалось, что синьорина, как никто другой, умела получать наслаждение от «маленьких» деталей. Она любила жизнь во всех ее проявлениях: причудливых и обыденных, важных и второстепенных.

Слушая печальные напевы, я вдруг подумала о своем князе. Где он сейчас, волнуется ли за меня? Я попыталась представить его и даже преуспела в этом, но из-за плеча Стайеша со зловещей ухмылкой вдруг вышел Хитрец. Он заслонил собою Посланника и зловеще улыбнулся. Он заслонил его своей огромной фигурой, он все знал и вел куда-то всю нашу компанию. Он все знал и не переставал улыбаться.

Я думала о позоре, который невольно навлекаю на себя, а еще о том, как жалко, должно быть, выгляжу со стороны. Выдавать себя за сбежавшую из дома актерку!

– Это пение прекрасно, – сказала я, расплываясь в деланой улыбке.

Вызванный синьорой Нолетт-Бессонти доктор пожаловал тремя минутами позже. Он удивился заживляемости сосудов синьора Васбегарда и посоветовал ему употреблять богатую железом пищу, перемежая сие с частым пребыванием на свежем воздухе.

Глава 4

Неслыханная дерзость

Ученые говорят, что абсолютной пустоты не существует, разве что где-то за пределами неба, выше звезд и дальше светил. В нашем мире при «нормальных условиях» любую точку пустого пространства заполняет воздух; в незначительных количествах воздух есть в земле и в воде. Пустоту нельзя почувствовать, увидеть, ощутить на вкус. И всему лишь одна причина: просто потому, что ее не существует.

Пустота – лучшая фальсификация, придуманная когда-то человеческим разумом. На самом деле пустоты не бывает. Но есть слово, ее обозначающее. И есть Я. Мое Я – не точка в пространстве, оно имеет границы, но какие – мне неведомо. Но что тогда располагается внутри меня? Оно, наверное, состоит из чего-то, но и это для меня неведомая загадка.

Я – нечто. Нечто страшное и неведомое.

Чувствует ли кто-то пустоту так же, как я?

Я… здесь. Расплывчатые очертания понемногу приобретают четкую форму, собираясь в некие темные ровные предметы, в нехитрое окружение. Откуда-то доносится запах хвои. Деревянные коробки? Гробы? Спиленные сосны? Нет, все не то… Дайте мне хоть каплю света.

Холодно. Тогда не было так холодно…

У меня не болит голова – ее нет. Я не могу плакать – мне нечем вырабатывать слезы. Но существует Я. Это Я слышит и видит, и кто-то даже видит его.

Я – разум без воспоминаний или воспоминания без тела? Но было ли тело? Если я умер, где-то рядом должно лежать мое тело. Но рядом нет ничего.

Я действительно принадлежу этому миру?

Я – осколок чего-то, лишь маленький, незначительный осколок.

Я познал истинное одиночество. То самое вяжущее, мерзкое одиночество, когда есть только ты. Даже когда само твое существование представляет собой лишь осознание собственного «я». Состояние, о котором никто и не ведает. Они голосят о своем одиночестве направо и налево, но они не знают ничего о пустых днях, наполненных только собой и усталостью от себя самого.

Многие не видят меня в упор, но есть и те, кто указывают на меня пальцем, громко кричат, хватаются за головы. Они все пользуются зеркалами, но их поверхность не способна отразить меня, даже когда я смотрю на себя со стороны, хотя в моем случае определить, где же «сторона», невозможно. Я проводил часы и дни у зеркала, но все бесполезно.

Я – невидимка для этого мира. Но будь я и вправду им, я мог бы двигать вещи и разбивать эти ненавистные зеркала. Но я не могу этого делать.

Я – призрак? Тогда я помнил бы свою земную жизнь, свою смерть. Но я ничего не помню и ничего не могу. Только наблюдать, думать и быть замеченным некоторыми людьми… и животными. Я не живу и даже не существую. Я лишь осознаю себя и свое одиночество. Будет ли эта пытка вечной?