Читать книгу "Лев Толстой: Бегство из рая - Павел Басинский"

Фигура Марьи Ивановны (С.А.) выписана значительно сложнее. В принципе она готова разделить убеждения мужа, потому что любит его безгранично. Но ее ideé fixe – это дети. Вовсе не собственность как таковая. Собственность ей скорее самой ненавистна. И потому что она порождает раздор между ней и любимым человеком, и потому что собственность для нее – это тот крест, который она должна взять у мужа и взвалить на свои плечи ради детей. Таким образом, суть конфликта заключается не столько в разнице нравственных убеждений, хотя и они отличаются. Суть – в разном понимании своего «креста» и блага детей.

В пьесе Николай Иванович дает удивительное определение своей жене – «хитрый ребенок»:

«Николай Иванович. Ребенок, совсем ребенок, или хитрая женщина. Да, хитрый ребенок».

Формально пьеса не завершена, но смысл ее исчерпан финалом. Под давлением семьи Николай Иванович подписывает акт передачи имения в собственность жены и пытается уйти из дома вместе с каким-то загадочным Александром Петровичем, который фигурирует в финале как «оборванный». Они собираются «без гроша» доехать до Кавказа.

Но опять-таки под давлением жены Николай Иванович остается дома и взывает к Богу:

– Неужели я заблуждаюсь, заблуждаюсь в том, что верю Тебе? Нет. Отец, помоги мне!

Перед тем как подписать акт отречения, Николай Иванович очень ясно предупредил жену:

– Если я отдам тебе, я не могу оставаться жить с тобой, я должен уйти. Не могу я продолжать жить в этих условиях. Не могу видеть, как не моим уж, а твоим именем будут выжимать сок из крестьян, сажать их в острог. Выбирай.

Ее выбор означает его уход. Не сегодня, так завтра.

Но настоящая драма, разыгравшаяся в семье Толстых в начале 1890-х годов, была сложнее литературной. К 7 июля 1892 года, когда Толстой подписал акт раздела своего имущества между женой и детьми, Л.Н. уже почти десять лет фактически не владел ничем. В мае 1883 года в присутствии тульского нотариуса Белобородова им была выдана генеральная доверенность жене на ведение всех его имущественных дел, которая включала в себя и право продажи в целом и по частям за цену и на условиях, которые она сочла бы приемлемыми, любой его собственности. Она могла извлекать из нее доход и тратить его по своему усмотрению. Она могла заключать любые договоры и подписывать любые юридические документы без согласия мужа.

Интересно, что при этом она не могла без согласия мужа свободно передвигаться по России. И когда в 1886 году возникла необходимость поездки С.А. в Ялту к умиравшей там матери, Толстой должен был подписать жене еще одно удостоверение, что он разрешает ей «в течении сего 1886 года проживание во всех городах и местностях Российской Империи».

Но зачем в таком случае понадобился документ 1892 года, если акт отречения Толстого от собственности уже почти десять лет был даже юридически узаконен? Между тем именно второй документ, в отличие от первого, дался Л.Н. и его семье крайне тяжело и в нравственном, и в юридическом отношении (он готовился целый год). Именно второй документ породил в семье уже не одну, а несколько трещин. И этот документ был невыгоден для С.А.

В 1883 году между Толстым и его женой был подписан полюбовный договор, по которому «зло» (в понимании Л.Н.) или «крест» (в понимании С.А.) собственности она принимала на свои плечи, освобождая от него своего идеалиста-мужа. Отныне он мог не заниматься ненавистным «злом», не подписывать бумаг, противных его убеждениям, не следить за тем, чтобы никто чужой не покушался на то, что ему, как он считал, от Бога не принадлежит.

Всем занималась жена.

К тому же Толстой продолжал надеяться, что он сможет убедить семью вовсе отказаться от собственности и начать жить своим трудом, пустившись в опасный, но увлекательный жизненный эксперимент. Сам он готовился к нему тщательно: шил сапоги, пилил дрова, пахал, косил, строил избы. Не была белоручкой и его жена, мастерица, обшивавшая всю семью. За всю свою жизнь С.А. ни разу не была за границей. Ее увлечение балами быстро сошло на нет. Вообще С.А. невозможно упрекнуть, что она потратила свою жизнь на удовольствия. И, зная ее самоотверженность в любви к мужу, которая так возмущала ее сестру Таню, почему бы не предположить, что при других семейных условиях она могла пойти за Л.Н. хоть в избу, хоть на край света?

Но только не с детьми! Тем более такими разными, как их дети.

Целиком на стороне отца была только Маша. Но недаром брат Илья называл свою сестру «немножко загнанной». С ангельски бескорыстным характером, любовной предрасположенностью к людям и готовностью служить всем, Маша была не от мира сего, как и Ванечка. Она могла быть духовно ведомой отцом при материальной поддержке матери, но не вести самостоятельную жизнь, которая у нее, в конце концов, и не удалась.

Любопытную характеристику Маши мы найдем в дневнике ее брата Льва 1890 года. «Маша, та заряжена, даже не заряжена, а смазана мыслью, взглядом папа́, всем, что могло только коснуться ее душеньки, и что она могла понять из сложной до бесконечности внутренней машины папа́. Интересно, что из нее будет?»

В тот же день он пишет: «…сестра Маша в штанах, обтянутая с тонкими ногами, христианка, вегетарианка и т. д. и глупа просто, как пробка…»

Но и Лев, и Татьяна в принципе допускали полный отказ от собственности, о чем свидетельствует запись Татьяны в дневнике того же 1890 года:

«Лева (брат. – П.Б.) был очень огорчен всей этой историей (спорами между отцом и матерью. – П.Б.) и говорил, чтобы отдать всё к черту и que cela finisse[16]. Но я, представляя себе, что это случилось, всё-таки думаю, что никакой разницы бы не было. Лева продолжал бы университет на стипендию, Сережа продолжал бы служить, Илья пошел бы в управляющие, Маша вышла бы замуж за Пошу (Бирюкова. – П.Б.), детей бы распихали по заведениям, я ушла бы в гувернантки, мама́ бы завела какой-нибудь пансион, папа́ бы верно жил с Машей и Пошей».

Итак, жизнь без собственности, по мнению Тани, была возможна. Но что от этого изменилось бы? «Все бы мы остались с теми же идеалами и стремлениями, только, пожалуй, в некоторых родилось бы озлобление за то, что их поставили в это положение».

«Озлобление» уже и родилось. Женившись первым, Илья потребовал доли семейного имущества. В семье Толстого произошло то, что происходило в крестьянских семьях с преобладающей мужской половиной. Взрослые сыновья, обзаводясь семьями, не желали жить семейной общиной под руководством отца. Тем более жить так, как обожаемый Толстым крестьянин Сютаев, с общими платками и сундуками. Новый семейный проект Толстого оказался обречен не из-за его якобы жадной супруги, а из-за естественного желания сыновей жить самостоятельными домами.

Вольно или невольно, но именно Илья стал главной причиной семейного имущественного раздела. С.А. этот раздел ничего не давал, он только отнимал у нее власть над всей собственностью семьи.