Читать книгу "Лев Толстой: Бегство из рая - Павел Басинский"

Повинностей по дому 50

Итого вынь да положь в месяц 910».

Ответ на это Л.Н. поражает барской пренебрежительностью. Было бы понятно, если бы он указал жене на лишние или чрезмерные статьи семейного бюджета. Но он отвечал ей так:

«Не могу я, душенька, не сердись, – приписывать этим денежным расчетам какую бы то ни было важность. Всё это не событие, как, например: болезнь, брак, рождение, смерть, знание приобретенное, дурной или хороший поступок, дурные или хорошие привычки людей нам дорогих и близких; а это наше устройство, которое мы устроили так и можем переустроить иначе и на 100 разных манер».

Замечательна эта убежденность Толстого, что жизнь большой, сложной, разновозрастной и разнохарактерной семьи можно легко переустроить «на 100 разных манер». Словно это не живые люди с их привычками и недостатками, а детали кубика Рубика. И возникает небезосновательное подозрение, что, отрекаясь от собственности, Толстой избавлялся не только от «греха», но и от головной боли, связанной с «неизбежными расходами». Как философу ему была неинтересна эта «мышиная возня», и он говорил своей жене, как Диоген: «Не загораживай мне солнце». Своим беспечным отношением к финансовым вопросам отец заразил и часть старших детей. Например, дочь Маша была на его стороне.

«Она была худенькая, довольно высокая и гибкая блондинка, фигурой напоминавшая мою мать, а по лицу скорее похожая на отца, с теми же ясно очерченными скулами и светло-голубыми, глубоко сидящими глазами, – писал о своей младшей сестре брат Илья. – Тихая и скромная по природе, она всегда производила впечатление как будто немножко загнанной. Она сердцем почувствовала одиночество отца, и она первая из всех отшатнулась от общества своих сверстников и незаметно, но твердо и определенно перешла на его сторону».

В дневнике Татьяны конца 90-го года есть чрезвычайно интересная запись, которая свидетельствует, что в это время более одинокой в семье чувствовала себя мать.

«Мама́ мне более жалка, потому что, во-первых, она ни во что не верит – ни в свое, ни в папашино, во-вторых, она более одинока, потому что, так как она говорит и делает много неразумного, конечно, все дети на стороне папа́, и она больно чувствует свое одиночество. И потом, она больше любит папа́, чем он ее, и рада, как девочка, всякому его ласковому слову. Главное ее несчастье в том, что она так нелогична и этим дает так много удобного материяла для осуждения ее».

Положение супругов в начале 90-х годов существенно отличается от начала 80-х. Ни о каком одиночестве Толстого говорить уже не приходится. Он чувствует колоссальную поддержку со стороны российского и мирового общественного мнения. Хотя в России его новые сочинения запрещены цензурой, они расходятся в списках, гектографическим способом, но главное – о них идет молва по всей стране, а молва на Руси куда сильнее книг и журналов. Что же касается заграницы, то, благодаря энергической деятельности Черткова, эти сочинения выходят миллионами (!) печатных страниц на многих языках. Из духовного маргинала Л.Н. становится властителем дум. Убеждение С.А. начала 80-х, что новые сочинения ее мужа будут интересны не более чем десятку людей, терпит сокрушительное фиаско.

Но главное – на ее глазах рушится ее крепость, ее дом. Он наводняется «темными». В связи с этим в С.А. начинают проявляться наиболее невыигрышные стороны ее характера, вплоть до сословной и национальной нетерпимости.

«Тяжелое время пришлось переживать на старости лет, – жалуется она в дневнике 1890 года. – Левочка завел себе круг самых странных знакомых, которые называют себя его последователями. И вот утром сегодня приехал один из таких, Буткевич, бывший в Сибири за революционные идеи, в черных очках, сам черный и таинственный, и привез с собой еврейку-любовницу, которую назвал своей женой только потому, что с ней живет. Так как тут Бирюков, то и Маша пошла вертеться там же, внизу, и любезничала с этой еврейкой. Меня взорвало, что порядочная девушка, моя дочь, водится с всякой дрянью и что отец этому как будто сочувствует. И я рассердилась, раскричалась; я ему зло сказала: „Ты привык всю жизнь водиться с подобной дрянью, но я не привыкла и не хочу, чтоб дочери мои водились с ними“. Он, конечно, ахал, рассердился молча и ушел».

Между тем Маша влюблена в Бирюкова и хочет выйти за него замуж. Таня увлечена Чертковым. С Чертковым дружит и сын Лева. И всем им, конечно, гораздо интереснее правда отца, чем правда матери. Тем более что на стороне его правды всё прогрессивное человечество и такие приятные люди, как Чертков и Бирюков. Для С.А. начинается самое страшное: она терпит поражение в своей семье.

Это была ужасная несправедливость! Ведь семья держалась на ней. В любой критической семейной ситуации, которую создавал Л.Н., главный удар и ответственность падали на С.А. Но в отличие от мужа у нее не могло быть «милых друзей» и советчиков в этой ее борьбе. Слишком нетипичной была ее семейная ситуация. Каждый год муж преподносил ей сюрпризы: то он шьет сапоги, то пишет письмо к царю, уговаривая отпустить цареубийц, то ежедневно посещает церковь, то на глазах детей есть котлеты в пост, то пашет, то пытается копать землю лопатой под пшеницу, увлекаясь какой-то невиданной агрономией.

Толстой «чудесит». Он ведет себя как юродивый, но при этом формально остается главой огромной семьи и собственником нескольких имений, а также хамовнического дома, тоже своего рода имения внутри Москвы, с садом, хозяйственными службами, инвентарем, коровой, лошадьми, собственными экипажами. И всё это постепенно де-факто переходит к С.А. Но де-юре он в любое время может поставить ребром вопрос о полном отказе от собственности.

В феврале 1890 года Толстой записывает в дневник замысел новой драмы – «о жизни: отчаяние человека, увидевшего свет, вносящего этот свет в мрак жизни с надеждой, уверенностью освещения этого мрака; и вдруг мрак еще темнее». Этот замысел вылился в неоконченную пьесу «И свет во тьме светит», которую он начинал писать, потом бросал и так работал над ней до 1900-х годов. Это самая личная пьеса Толстого, по своему автобиографизму сопоставимая только с повестью «Дьявол». В ней он не просто выразил свое отношение к проблеме отказа от собственности, но и постарался понять драму своей жены.

В пьесе богатый человек Николай Иванович Сарынцев, начитавшийся Евангелия и решивший буквально следовать проповеди Христа, предлагает своей семье отказаться от собственности, раздать всё бедным и жить своим трудом. Страдающей стороной здесь оказываются его жена Марья Ивановна и их дети – Степа и Ваня, Люба, Мисси и Катя. В пьесе много других персонажей – помещики, чиновники, священники, жандармы, доктора. Но самые важные среди них фигуры – это сестра жены Сарынцева, его свояченица, Александра Ивановна Коховцева и ее муж Петр Семенович. Прототипы всех главных героев вполне прозрачны. Это Л.Н., его жена, их дети и Кузминские.

Особенно примечательна фигура Александры Ивановны. В отличие от своей сестры она ни секунды не сомневается, что Николай Иванович просто дурит и Марья Ивановна должна переписать всю собственность на себя. Таким образом Толстой озвучивал позицию Татьяны Андреевны Кузминской. Эта пьеса является убедительным ответом на вопрос: что было бы, если бы Толстой выбрал не Соню, а Таню, дождавшись ее совершеннолетия. А вот что… Татьяна, не задумываясь, объявила бы своего мужа сумасшедшим, когда он начал бы дурить.