Читать книгу "Исцеление водой - Софи Макинтош"

После полудня у бассейна Лайя беспрестанно говорит со мною о тебе. Это ее «А помнишь…» снова и снова разносится на ветру, как заклинание. Она ведь тебя боготворила!

Отчаяние в ее голосе просто невыносимо! Не выдержав наконец, я даю ей оплеуху, и Лайя едва не падает с ног. Потом резко подступает ко мне, сжав кулаки, будто собираясь драться. Я непроизвольно отклоняюсь назад.

– Я не собираюсь тебя бить! – говорит она, явно ужаснувшись такой мысли, несмотря на туго сжатые ладони. Понятно, это у нее на уровне рефлексов. – И уж точно не при твоем положении.

Я ухожу в дом посидеть немного в холодке и все же так сильно хлопаю напоследок дверью, что с потолка в шлейфе штукатурочной пыли падает старая люстра. Стекляшки разлетаются по всему полу. Я принимаюсь вопить и ору до тех пор, пока вокруг меня не собираются все домашние. Они с недоумением глядят на меня, настолько ошарашенные моей реакцией, что даже бегут за кисеей, дабы заткнуть мне рот.

– Этот дом однажды нас убьет! – кричу я матери.

И тогда она без малейших колебаний – в положении я или нет – бьет меня по лицу.

Лайя

Кончики двух пальцев на левой руке темно-багрового цвета – это от долгого держания подо льдом. По той же причине отмер ноготь на большом пальце левой ноги.

Отпечаток в виде запятой от скрепки, что я долго держала в пламени свечи, виднеется на нежной коже внутренней стороны плеча.

Шрам в виде звезды сзади на шее, где мать однажды прихватила мне кожу, зашивая «обморочный мешок». Двумя стежками. Сделала она это специально – и все же почему-то, когда я вырвала из стежков кожу, в пролившейся из ранки крови обвинили меня. Всякий раз, как я об этом вспоминаю, мне хочется умереть.

Лысый пятачок на затылке размером с ноготь большого пальца и такой же гладкий. След принадлежит Кингу, что собственноручно вырвал мне оттуда волосы.

Большое красное пятно на правом большом пальце руки. Этим пальцем я прикладываюсь к конфорке, когда что-то готовлю. Надо сказать, помогает.

На боку след от кипятка. Мать пролила на меня горячий чайник. Я завопила как резаная. И ударила ее прямо в челюсть. А она в ответ просто ухмыльнулась – этаким розовым оскалом, потому что я разбила ей губу об зубы. Не причинив, впрочем, никакого смертельного вреда.

Грейс, Лайя, Скай

Впервые увидев Кинга, пострадавшие женщины частенько шарахались по сторонам. Оно и понятно – мужчина! Однако мама объясняла им, что здесь есть мужчина, отрекшийся от большого мира. Мужчина, осознавший всю его опасность. Мужчина, который на первое место ставит женщин и детей.

В отсутствие пагубных токсинов мужское тело способно беспрепятственно расти и развиваться. Вот почему Кинг был у нас таким высоким и массивным. Мы думали, что волосы у него на макушке тоже опять отрастут, но оказалось, этот ущерб уже непоправимый.

– А какие там, за границей, мужчины? – спрашивали мы у него.

Однажды он все же выдал нам ответ. Рассказал об извращенных склонностях мужчин. О том, что, несмотря на отравленную атмосферу, тела у мужчин становятся очень сильными. Что мужчины там словно деревья, растущие против ветра – все искривленные и узловатые. Что некоторые на этих ядах очень даже хорошо себя чувствуют – их плоть, дескать, уже не просто перестает противиться воздействию отравы, а даже начинает в ней нуждаться. Еще рассказал нам об опасности повстречать таких людей. Что подобные мужчины беспечно обретаются вблизи токсинов, и влияние скверны чувствуется в их дыхании, в прикосновении их рук. Что подобные мужчины могут, не задумываясь, сломать тебе, к примеру, руку.

– Вот так, – говорил Кинг, демонстрируя это на нас – а именно, обеими ладонями сжимая нам по очереди предплечье и делая вид, будто сейчас его сломает. Нам казалось, кость вот-вот переломится, однако сохраняли спокойствие. – И даже хуже.

Грейс

Спустя пять месяцев после твоей смерти сезон сменяется, начинается прилив, и вода на сей раз поднимается куда больше обычного, прижимаясь к самой границе побережья. Для нас это ежегодное событие. Море устремляется вперед, подминая под себя пирс, затопляя пляж и разрастаясь аж до галечной полосы выше по берегу.

Неделю назад мама сверилась с таблицей приливов в своем альманахе, так что мы уже заранее знаем, что нас ждет. Собравшись в комнате отдыха, мы наблюдаем из окна раздувшуюся луну. Ее свет кажется нам очищающим.

Мне вспоминается все то, что приносило нам море в прошлые высокие приливы. Приземистого сома размером с мою руку, тухлого и вспучившегося, как волдырь. Ядовитую медузу. Иные штуки, что нам не дозволено было видеть и из-за которых родителям приходилось оцеплять пляж и плотно опускать в доме шторы. Приливы словно сетью вычерпывают море, выкидывая все найденное наружу, и чужой далекий мир подступает к нам вплотную.

– Будьте начеку, девочки, – наставляет нас мать.

В этот раз она позволяет нам наблюдать прилив из окна, потому что это на самом деле очень красиво. А еще потому, что в полутьме за окном все равно мало что разглядишь. Скосив взгляд, я вижу, что у Лайи глаза, мокрые от слез. А у Скай закрыты совсем, и я тоже опускаю веки, представляя, как сердце переворачивается в груди. Под ним я мысленно вижу неподвижно лежащее дитя. Даже сквозь стекло я чувствую, как в воздухе веет сосновой смолой и солью. И от этого запаха чуть не саднит в носу.

На следующий день начинается домашний арест, когда мать обходит дозором берег. Она надевает белые льняные брюки Кинга, которые ей велики и свободно висят на ногах, и шляпу с широкими полями, с которых свешивается, как вуаль, отрезок кисеи, закрывая лицо. Смотрится очень даже элегантно. Мать должна проверить линию прилива, мелководье, даже окраину леса, хотя вода никогда так высоко не добирается. Нас она запирает в доме. Сгрудившись у бывшей регистрационной стойки, мы наблюдаем, как она покидает нас через парадную дверь, как поворачивается дверная ручка, слышим, как с щелчком прокручивается в замке ключ. Мир снаружи как будто начинает сиять для нас новым и чистым, манящим светом.

Мы переходим в комнату отдыха. Мать опустила шторы, однако не трогала затемняющие жалюзи, способные полностью перекрывать солнечный свет. Лайя сразу направляется к окну, но Скай с таким искренним страхом кричит ей «Нет!», что у той не хватает духу от этого просто отмахнуться. Вместо этого Лайя возвращается назад и опускается на четвереньки, чтобы наша младшая сестренка могла покататься на ней, как на лошадке, несмотря на то что Скай уже достаточно для этого большая. С безрадостным видом они обходят комнату, и Лайя низко кивает головой, отчего ее темные волосы волочатся прядями по полу, точно отпущенные поводья. Описав круг, сестры ложатся на ковер и вскидывают руки-ноги, шевеля ими в воздухе.

– Мы мокрицы, – говорит Лайя, наблюдая движения собственных конечностей и постепенно их замедляя. Это наша давнишняя игра. – Мы к чему-то прилипли и не можем подняться.