Читать книгу "Размышления о Венере Морской - Лоренс Джордж Даррелл"

его для себя словами. Лазурное небо, тронутое белыми перистыми облаками, — как оно похоже на шерсть между рожками девятидневных козлят или на коконы шелковичных червей; доминирует голубовато-зеленый, переходящий в зелень павлиньего хвоста там, где море ударяется о скалы. Призматический взрыв волн на фоне голубого неба, разбивающий дрожащие кипы цвета, а потом шипящий черный водоворот уходящей воды. Зеленые, как бильярдное сукно, заплаты, окаймленные фиолетовым, — там, за Линдосом. Странные перламутрово-переливчатые кости скал возле Кастелло. Но чтобы написать Грецию, нужно больше, чем просто игра нескольких цветов. Есть и другие сложности: как передать меловую белизну известняка, меловую пыль, которая остается на пальцах от прикосновения к колоннам, мягкий, подобный пыльце, налет на античных вазах, который делает многие из них похожими на великолепные сгустки чистого света? Но и это еще не все: нужно прочувствовать причудливые известково-розовые, известково-серые тона островных скал, так напоминающих медленно остывающую лаву. Невыполнимая задача, если принять во внимание все препоны. Лучше и не пытаться, просто лежать в блаженной полудреме в тени и смотреть, как Гидеон малюет на куске бумаги красками из детского набора. Он перестает свистеть только для того, чтобы выругаться и погрозить кулаком Анатолии, которая демонстративно ему не дается.

— На этот раз почти получилось, — говорит он. Коробка красок предназначалась в подарок дочери; но однажды, сидя взаперти в транзитном лагере, он решил попробовать сам. Постепенно перешел от поездов и плоских рисунков домов и коров к уютным маленьким акварелям с приглянувшимися пейзажами. Некоторые хороши; я хотел их купить, но он отказывается.

— Это мой дневник, — говорит он.

Вопрос относительно газетного имущества, наконец, решен. Мне достается три линотипа, некоторое количество разрозненного шрифта и весь тот промасленный хлам, без которого типографии не обойтись; то есть помимо тридцати или около того бесов, которые заставляют все эти механизмы действовать. Потом власти назначат директора типографии, который займется работой с персоналом и освободит меня, и я стану только редактором. Но пока приходится играть роль миротворца, законодателя и производственного оракула для этой большой и пестрой толпы. Итальянцев, греков и турок нужно заставить мирно жить и дружно работать. Я сказал «дружно»? Здешние скандалы сотрясают здание, как удары грома. Однако это идеальная лаборатория для изучения национального характера. Турка распознать несложно: медлительный, робкий, пугливый, как крот, прежде чем начать работу, бродит, примериваясь, потом потихоньку, аккуратно принимается за дело. В наших итальянцах сразу видна щедрая, по-женски неуемная тяга к украшательству, врожденный вкус, желание угодить. А вот грек — ужасный тип. Подвижный, как ртуть, шумный, болтливый и гордый — такая немыслимая смесь качеств в одном человеке? Только ирландец мог бы с ним состязаться в непокорности, в буйной безалаберной щедрости.

Мои полномочия — весьма ненадежное подспорье, жизни не облегчают. Мы должны выпускать три ежедневных газеты: греческую, итальянскую и турецкую[17]. Греческая редакция торчит в своей комнате. Сквозь толстые двери я все утро слышу их приглушенную ругань и жужжание, о чем спор — не разберешь. Но зримо представляю, как они в пылу словесных баталий размахивают руками. И все утро тянется поток посетителей, пытающихся разместить бесплатные объявления или подкупить редактора, чтобы напечатать заказной политический материал. Вот она, журналистская рутина.

Но как бы то ни было, газеты печатаются каждый день, и вечером я иду через старый город, чтобы забрать Гидеона из его конторы на берегу, прежде чем отправиться домой.

Э. наконец-то приехала из Египта и привезла оставшиеся офисные вещи и домашние тоже, их столько, что я подумываю о доме. Конечно, не очень справедливо, что сама она останется в большом отеле; но воздух и здешние ландшафты стоят того, чтобы полгода обходиться однокомнатным номером. Сколько лет я пытался описать ей Эгейское море, но она всегда слушала меня с гримаской недоверия. Она явно подозревала меня в поэтической экзальтированности. Теперь она немеет от восторга и, будучи истинной женщиной, возмущается:

— Почему ты никогда мне не рассказывал, как тут чудесно?

— Я пытался. Ты не верила.

Сидя под огромным платаном на стене крепости, мы дни напролет смотрим на ветряные мельницы на фоне голубого неба и вслушиваемся в пронзительные нудные голоса торговцев фруктами на рынке, простирающемся у наших ног.

Маленький шведский танкер, на котором она добиралась, попал в шторм и был вынужден неделю стоять на якоре у Карпатоса. Более удачного знакомства с Эгейской Грецией и придумать нельзя, поскольку очертания Карпатоса чисты, как у примитивной скульптуры. Маленькая пуантилистская гавань с отчетливыми домами — позднее произведение, Сёра[18] плюс самозабвение. После Египта с полчищами грызунов, с населяющими его обезьянами, которые вместо брюк носят ночные рубашки, с грязью, болезнями и искалеченными нищими на тележках, Карпатос в эту весеннюю пору должен казаться похожим на рай — драгоценное сходство. Э. целыми днями купалась и лежала в миндальной роще у моря, а вокруг нее собирались деревенские дети и развлекали ее своими песнями. Будучи родом из Александрии, она хорошо говорила по-гречески и чувствовала себя как дома. Она привезла с собой пару песен с Карпатоса, и Миллз вскоре начал их петь. У одной дивный припев:

Лимонное деревце, твои лимоны так высоко,

Наклонись, подари мне хоть парочку…

Лимоны традиционно отождествляют с грудями, и предполагается, что поет это молоденькая девушка. А оливка в поэзии символизирует родинку на смуглом лице или руке девушки.

Сегодня утром пылающее солнце обещает, что скоро настанет лето; но обещание это может обмануть лишь тех, кто не верит календарю. Э. клянется, что слышала в кроне платана первые пробные стрекотанья цикады; но к обеду задул сирокко, и облака разверзлись над островом и сгрудились над Анатолийскими холмами. Слезливая ночь просочилась сквозь радугу из мокрого шелка, дальним концом касающуюся Смирны. Крестьяне говорят, что когда радуга зависает над рожковым деревом, оно начинает сохнуть и его древесина становится восхитительно ароматной. Предание добавляет, что кусочки этого дерева кладут в шкафы, чтобы отпугнуть моль и чтобы одежда хорошо пахла.

Хойл рассказал мне, что в некоторых областях острова радугу называют «Еленина веревка», потому что здешние крестьяне считают, что великая царица повесилась на радуге, привязав ее к ветке дерева. Возможно, это один из тех изумительных уцелевших мифов, которые он с таким наслаждением выискивает? Кстати сказать, согласно одному античному источнику, после падения Трои Елену изгнали ее пасынки, и она укрылась на Родосе, где Поликсена[19] повесила ее — в отместку за гибель Тлеполема[20] в Троянской войне. Английский историк Торр уже писал о культе Елены Дендритис