Читать книгу "Ступени ночи - Милош Латинович"

хороша собой, но в обхождении с прислугой и гостями груба, часто хмура и мрачна.

Ее характер был ее демоном.

Семейное несчастье, потеря отца, суровое одиночество, обязанности в кабаке, беспокойство о будущем соткали над ней ореол ярости, который вместе с бездумной остротой языка Анджелии отбивал поклонников. Она осталась одна, не замужем, но склонна к отношениям с мужчинами. Правду сказать, только телесным, деля порой ложе с теми, у кого на дне сердца и в аромате кожи находила стремление к странствию.

А в глазах читала список печали.

– А что же та женщина, которую ты встретил на море? – продолжал Фра Торбио.

– Беатриса?

– Красивая? – спросил Фра Торбио, продолжая смотреть на величественный ход бедер Анджелии.

– Я никогда не встречал женщины, которая так быстро и изобильно поддается влечению, а позднее, в минуту любви, ей не удается испытать верх наслаждения… Достаточно легкого соприкосновения наших губ, моего горячего дыхания на ее шее, чтобы место ее влажной тишины стало океаном, в котором впору мгновенно затеряться. Позднее, когда я пускаюсь в эти воды, полон желания овладеть, открыть остров удовольствия, внезапно прекращается всякое возбуждение. Очевидно, мне не суждено добраться до ее глубин. До тайных лагун удовольствия. До пороха экстаза. Думаю, она никогда не вкусила сладость любовной вершины, ни со мной, ни с кем-либо до меня, хот и носила между грудей Венерин талисман. И ничего не говорит. Молчит и в минутут страсти. Слышу только ее дыхание. Пока мы лежим, она целует и ласкает меня, и кажется, будто она готова продолжить игру. Поднимается печальная. Недовольна или несчастна оттого, что вынуждена покинуть меня. Но приходит снова, стоит мне позвать ее. И все повторяется снова с тем же пылом. Похоже на огонь, пляшущий на сухих ветках. Похоже на жизнь искры. Это меня одновременно возбуждает и веселит, но и предсказуемо смущает, распаляет пламя ярости и бросает в бездну отчаяния… – рассказал Асприлья.

– Она молодая женщина?

– Она невинное доказательство того, что ко мне возвращается время…

– Это опасно себялюбиво, компадре. Опасно и себялюбиво. Я не Гусман, а ты не Командор, чтобы сметь ей, как он донье Инес, сказать: твое присутствие и твоя молодость – насмешка, обман зрения, который желает, чтобы я поверил, что я, будущий властелин этого края, труда и почестей, а заодно и властелин времени, могу возвратить его по своему желанию, что я снова могу быть молодым… Ты, компадре, обычный мальчик, который так и не созрел, который ничего не понимает. Бывают такие часы, которые два раза в день показывают точное время, хотя их стрелки стоят, и такие, руки которых бегают по точно начертанном кругу времени, как обезглавленная курица. Нет счастья в тех играх, которые подразумевают точность. Бывает любовь, у которой нет ни прошлого, ни будущего, а только отчаянное настоящее, или, компадре, и того у нее нет – у этих несчастных связей есть только мгновение, в котором что-то происходит: долгий взгляд, быстрое прикосновение, поцелуй в плечо, нежный укус в шею, плоть, головокружительность входа, райское излияние семени… Ничего до и ничего после этих сладострастных деяний не существует. Тебе придется научиться наслаждаться ими, дорогой мой друг. Тем мгновением, что подарил тебе добрый Бог или господин случай, несмотря на то, что такая любовь, такое знакомство значится в списке грехов, – наставлял Фра Торбио.

– Я боюсь, что она меня оставит… – пожаловался Иньиго, дрожащий голос которого больше походил на голос Викентия Гречанского.

– Оставит. Однажды, но этот миг, очевидно, еще не наступил. Впрочем, почему это волнует тебя, компадре, – ты ведь бродяга. Для тебя оставлять что-то – повседневное занятие. Приходишь без предупреждения, уходишь внезапно, не прощаясь. Она тебя, очевидно, терпеливо ждет. Часто вынуждена уверять себя в твоем существовании. Не будь себялюбивым, Иньиго. Это качество, недостойное рыцаря. Терпи, идальго. Наслаждайся, старец, – ответил Фра Торбио.

Снаружи бесновался ветер.

Ночь черна. Бесконечна.

– Время идти на покой, – сказал Фра Торбио.

– Я мало и плохо сплю, компадре. Меня мучат сновидения. Душит прошлое. Вина моя, пролитая кровь. Сердцем моим владеет госпожа Неудача, чьих грандиозных дел я насмотрелся досыта, – тихо ответил Иньиго.

– Неприятности, амиго? Это послания печали, той, что живет, словно червь в грязи, в осадке потраченного времени.

Ранит. Но ты художник, я знаю, что ты умеешь видеть сны наяву. Поддайся тихим, теплым водам мечтаний. Плыви, дорогой мой Иньиго. Странствуй. Viagen nunca feita[9]. И все будет как заповедал Бог, – сказал Фра Торбио, дунул в ладони и медленно погрузился в таинственную глубину своего огромного черного плаща. Его лицо исчезло в тот же миг, словно он спустился под зловещий свод пещеры. Во мрак. Словно в твердую каменную стену, когда летучая тень ночи нырнет, изчезнет, будто копье света, брошенное в обширную тень дуба, или будто серебряная монета в густом осадке тьмы, или будто паутина в углу затхлого кабака. Слышалось только его тихое дыхание, словно призрачный гул из Тюрем Пиранези.

Иньиго Асприлья, или теперь уже снова Викентий Маркович Гречанский, опустился на узкую деревянную скамью, кожаные сумы подложил под голову и с силой оттолкнул ногой свою ладью сна, отчалившую в темную тишину воспоминания и воображения.

Ему вспоминалось:

Он лежал, прислонившись к узловатому оливковому дереву. Запах розмарина и диких роз блуждал в густом воздухе. Перед ним дышало море. Необозримое, синее и волнующееся море, что силой своих волн бросалось в острые камни, а миллионы капель, преломленных в жидком золоте солнечного света, очаровывали неповторимым волшебством. Выйдя из божественного тумана, созданного Гелиевой алхимической игрой, к которому обязательно прилагаются капли серебряной воды и сапфирового света, он увидел, как к нему приближается женщина. Обнаженная женщина с огромными прозрачными крыльями. Лицо ее было покрыто золотой маской. Стройное тело словно изваяно из алебастра. Никогда прежде он не видел этой феи. Он не знает ее, но желает обладать ею. Желает обладать этим совершенным телом. Любить ее. Целовать ее губы. Касаться груди. Внизу живота он чувствует напряжение. Сердце его горит. Он пытается позвать ее, но не может испустить голос. Пытается встать, но не может сдвинуться с места, окованный бессилием. Он желает. Он готов, но не способен подойти к этой сказочной женщине. Внезапно он ощущает, как судорога страха кривит его губы. Может быть, она – нимфа Нереида, хранительница наших мыслей, может быть, она – ангел, или, может быть, именно так, дивно, невероятно, опьяняюще, такой белой выглядит смерть. Может быть, это конец пути. Морской берег. Желтый камень. Оливковое дерево. Невероятный свет. Без звука, без прикосновения. Без возможности бежать.

Он боится