Читать книгу "Дворец полуночи - Карлос Руис Сафон"

Общество «Чоубар» являлось своего рода братством. Оно было призвано решить две основные задачи. Во-первых, обеспечить каждому из семи его членов помощь, защиту и безусловную поддержку всех остальных в любой ситуации, в опасности и невзгодах. И, во-вторых, поделиться знаниями, которыми обладал каждый из нас, сделав их общим достоянием, чтобы во всеоружии встретить день, когда придется противостоять большому миру поодиночке.

Каждый член общества поклялся своим именем и честью (у нас не имелось близких родственников, кем можно было бы поручиться) свято соблюдать эти две заповеди и хранить тайну о нашем клубе. За семь лет существования мы не приняли в наши ряды ни одного новичка. Нет, неправда, мы сделали одно исключение, но чтобы не забегать вперед, об этом пока лучше не говорить.

Наверное, на свете не существовало еще клуба, члены которого демонстрировали бы такую сплоченность и верность клятве. В отличие от обеспеченных юношей Мэйфера,[6]ни у кого из нас не было своего дома или близкого человека, ждавшего нашего возвращения из Дворца полуночи. Кроме того, в отличие от заслуженных институтов взаимопомощи для выпускников Кембриджа, общество «Чоубар» принимало в свои ряды женщин.

Поэтому я, пожалуй, начну с первой женщины, приносившей клятву как член-основатель общества «Чоубар». Правда, в момент торжественной церемонии никто из нас (включая упомянутую даму девяти лет от роду) не воспринимал ее как женщину. Нашу подругу звали Изобель, и, по ее собственным уверениям, она была рождена для сцены. Изобель мечтала стать преемницей Сары Бернар, повергая в экстаз зрителей от Бродвея до Шефстбери,[7]а также отобрать хлеб у примадонн зарождавшейся киноиндустрии в Голливуде и Бомбее. Изобель собирала газетные вырезки и театральные программки, а также писала собственные пьесы («монодрамы», как она их называла) и с большим успехом разыгрывала перед нами свои спектакли. Замечательные монологи она писала от лица роковой женщины на грани падения. Помимо своеобразного драматического дарования, Изобель была наделена самым острым умом в компании, кроме, возможно Бена.

Однако самые быстрые ноги принадлежали Рошану. Никто не бегал так, как Рошан, выросший на улицах Калькутты под крылышком воров, попрошаек и прочей фауны, расплодившейся в джунглях нищеты, каковыми являлись городские кварталы, протянувшиеся с востока на юг. Томас Картер привел Рошана в приют Св. Патрика, когда тому исполнилось восемь лет. После череды побегов и возвращений Рошан решил остаться с нами. В числе его дарований значился и талант к слесарному делу. Не было на свете замка, способного устоять перед его мастерством.

Я уже упоминал о Сирахе, специалисте по домам с привидениями. Сирах, невзирая на астму, тщедушное тело и слабое здоровье, обладал энциклопедической памятью, особенно когда дело касалось таинственных и мрачных легенд города, которых он знал сотни. Когда наступало время фантастических историй, которые скрашивали наши ночные посиделки, Сирах выступал документалистом, а Бен — сказочником. В истории города не существовало ни одного страшного события или предания, которое ускользнуло бы от внимания, анализа и архива Сираха — начиная от призрачного всадника Гастингс-Хауса, вплоть до духа мятежного вождя восстания 1857,[8]включая леденящую кровь историю о «Черной дыре Калькутты», где задохнулись за одну ночь больше ста человек, плененных после взятия осажденного Форт-Уильяма.[9]Следует отметить, что остальные ребята с восторгом относились к способностям и увлечению Сираха. К своему несчастью, Сирах питал пылкую любовь (на грани помешательства) к Изобель. Каждые полгода его предложения пожениться когда-нибудь (которые девочка неизменно отклоняла) вызывали в нашей компании бурю романтических разговоров и приступ астмы у несчастного отвергнутого влюбленного.

Симпатии Изобель принадлежали исключительно Майклу, высокому, худощавому и молчаливому юноше, который имел обыкновение впадать в затяжную меланхолию без видимой причины. Он обладал сомнительной привилегией знать и помнить родителей, утонувших во время крушения в дельте Ганга, когда перевернулся перегруженный баркас. Майкл мало говорил и умел слушать. Узнать, о чем он думает, можно было единственным способом: просмотреть десятки рисунков, которые он успевал сделать в течение дня. Бен частенько говорил, что если бы в мире нашлось несколько таких Майклов, то он вложил бы все свое состояние (которое еще предстояло нажить) в акции бумажной промышленности.

Лучшим другом Майкла считался Сет, крепкий и сильный бенгалец с серьезным выражением лица, улыбавшийся раз шесть в году, да и то неуверенно. Сету нравилось учиться, он прилежно овладевал всеми доступными знаниями, без конца зачитывался классиками мистера Картера и любил астрономию. Все свободное время (когда он проводил его не с нами) Сет в поте лица трудился над созданием причудливого телескопа. По оценке Бена, с помощью изобретения Сета невозможно было бы разглядеть даже носки ботинок. Сет никогда не относился к поклонникам несколько ядовитого юмора Бена.

Итак, мне осталось только представить Бена. И хотя я приберег его характеристику напоследок, мне все же очень трудно говорить о нем. Каждый день это был новый Бен. Его настроение менялось через полчаса: то он надолго погружался в молчание и ходил со скорбным выражением на лице, то его охватывала жажда бурной деятельности. Под конец периода гиперактивности он доводил всю компанию до изнеможения. Сегодня он хотел стать писателем, завтра — изобретателем и математиком, а послезавтра — моряком и водолазом, в остальные дни он желал заниматься всем и сразу. Бен придумывал математические теории, которые даже сам был не в состоянии запомнить, и сочинял приключенческие рассказы настолько нелепые, что в итоге собственноручно их уничтожал, едва закончив, и устыдившись, что написал подобную ерунду. Он постоянно сыпал оригинальными остротами и сложными каламбурами, которые никогда не повторял дважды. Бен напоминал бездонный сундук, полный сюрпризов — а также загадок, света и тени. Бен был моим лучшим другом и, думаю, остается им и теперь, хотя мы не виделись десятки лет.

О себе же мне почти нечего сказать. Меня зовут просто Йен. Я лелеял только одну скромную мечту: выучиться медицине и стать практикующим врачом. Судьба проявила ко мне благосклонность и дала возможность осуществить ее. Ко мне очень подходят слова, которые однажды написал Бен в своем письме: «Я проходил мимо и видел, что происходит».

Помню, что в конце мая 1932 года семеро членов общества «Чоубар» готовились справить шестнадцатилетие. Шестнадцать лет — роковой рубеж, внушавший трепет, и вместе с тем все ждали его с большим нетерпением.

В шестнадцать лет приют Св. Патрика возвращал нас обществу (формулировка из его устава), чтобы мы обрели самостоятельность, превратившись во взрослых мужчин и женщин. Эта дата имела и другой смысл, который мы очень хорошо понимали: она означала роспуск общества «Чоубар». Летом наши пути расходились, и несмотря на клятвенные обещания и сладкую ложь, которой мы себя убаюкивали, каждый понимал, что связующая нас нить порвется так же быстро, как рассыплется замок из песка на берегу моря.