Читать книгу "Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917 - Владимир Иосифович Гурко"

два течения, левое и правое. Одна часть комитетчиков просила приехать председателя Думы Родзянко и некоторых ее влиятельных членов, таких как Родичев, Маклаков и Масленников. Левые пригласили лидеров Петроградского Совета – Чхеидзе, Церетели и Скобелева, того самого, который в октябре 1917 года собирался ехать в качестве делегата Петроградского Совета в Париж на международный конгресс[182], который в конце концов так и не состоялся.

В назначенный день состоялось открытие фронтового съезда. На него приехали из Петрограда Родзянко и члены Думы Родичев и Масленников. В их присутствии начался митинг. Однако до этого почти целый день и ночь сторонники разных политических течений выясняли, кого следует сделать председателем съезда. Рабочая партия вместе с принадлежащими к ней солдатами желала видеть на этом месте все того же, уже упомянутого мной Познера; представители военной партии предлагали выбрать какого-то артиллерийского вольноопределяющегося, который в обычной жизни был присяжным поверенным. Ради примирения военные уступили, в результате чего председателем съезда стал Познер, а товарищем председателя – какой-то вольноопределяющийся из артиллерии. На открытии съезда выступили Родзянко и я; говорили также Родичев и Масленников. Все речи были преисполнены патриотизма и полны призывов бороться с внешними врагами, разбить врага и укрепить свободы, которые принесла революция. Все это принималось единодушно, с восторгом и шумными аплодисментами. Родичев рассказал, что уже целый месяц, просыпаясь по утрам, он каждый раз поздравляет себя с тем, что стал свободным человеком. Действительно, во время революции он не лишился свободы, не пострадал и не был посажен в Петропавловскую крепость только благодаря счастливому стечению обстоятельств и тому, что всегда держался в стороне от всякой политики.

На третий день съезда, пользуясь присутствием петроградских гостей, было организовано восторженное шествие делегатов по улицам Минска. С духовым оркестром во главе процессии они продефилировали к центральной площади города. Меня попросили возглавить колонну, причем таким образом, чтобы справа от меня находился Родзянко, а слева – председатель съезда. На площади воздвигли высокую платформу, с которой должны были произноситься речи и оглашаться приветствия толпе. Вместе с другими я поднялся на нее. Я оказался единственным, кто счел уместным, обращаясь к собравшимся, назвать их гражданами и гражданками города Минска. Надо полагать, мужская половина населения, в лице своих представителей, позабыла, что было провозглашено всеобщее, без всяких исключений, равенство, включающее также равенство полов. По счастью, приветствия были короткими; большая площадь и крыши домов были до отказа забиты гарнизоном и горожанами, и речи надо было произносить как можно громче, четко выговаривая каждое слово. В самом конце все же возникло некоторое замешательства, не лишенное, впрочем, комизма. Организаторы попросили лиц, которые возглавляли процессию, перед возвращением занять свои места. Выполняя их просьбу, я вместе с почетными гостями спустился с платформы – причем как раз в тот момент, когда заканчивал выступать какой-то представитель Петроградского Совета – молодой рабочий, который, вероятно, на массовых митингах практиковался в ораторском искусстве. Однако все вокруг, заметив, что процессия, как им показалось, уже двинулась, ринулись прочь, потеряв всякий интерес к стоящему на трибуне. Оскорбленный таким поведением толпы оратор попытался что-то показать жестами, потом махнул рукой и с видом крайнего неудовольствия ушел с платформы. Это явно не входило в программу мероприятия. Организаторы пришли в раздражение, но восстановить нарушенный порядок не смогли.

Процессия возвращалась на автомобилях. Мы с Родзянкой заняли почетные места в первом моторе, следовавшем за грузовиком, на котором ехал духовой оркестр. На передних сиденьях поместились председатель съезда Познер и член Думы Родичев. Как видно, председатель Познер покуда не считал себя вершителем судеб России, первейшим из первых (я не имею в виду первого среди равных). Публика, заполнявшая улицы, пребывала в совершенном восторге. Толпа в большинстве своем состояла из местных евреев. В изобилии имелись красные флаги и красные банты. По всей видимости, я был там единственным, кто не нацепил на себя этой эмблемы. По дороге люди дарили нам множество цветов, но раздобыть в городе растения революционной окраски было трудно, поэтому в их букетах имелись только маленькие красные точки. Я не знаю, случайно или умышленно вожди Петроградского Совета рабочих и солдат приехали на митинг с достаточным опозданием. К моменту их появления настроение собрания очень сильно изменилось; патриотические чувства народа почти угасли, когда некоторые люди в толпе завели провокационные разговоры о необходимости борьбы различных классов. Во время выступлений новых гостей из Петрограда я отсутствовал, но от тех, кто там оставался, узнал, что тон этих речей был, в общем, патриотический. В том же духе они отвечали и на задаваемые им из толпы вопросы. Перед своим отъездом меня навестили все трое – Чхеидзе, Церетели и Скобелев. Их сдержанные выступления, умеренные взгляды и политические оценки, которые они высказывали у меня в кабинете, невольно расположили меня в их пользу. Когда разговор зашел о предстоящем Учредительном собрании, Скобелев сформулировал мысли, вполне сходные с моими собственными представлениями. Он объявил о полном понимании того факта, что невозможно одновременно кричать «ура!» и опускать избирательный бюллетень в урну для голосования. Прощаясь, один из них – мне думается, это был Церетели – сказал: «Мне кажется, генерал, что мы, узнав друг друга получше, с легкостью сможем достигнуть взаимопонимания».

Перед закрытием съезда я счел своей обязанностью еще раз появиться в стенах театра. В заключительной речи я особенно хотел объяснить делегатам, приехавшим из фронтовых частей, в какой огромной степени все они несут ответственность за будущий боевой дух войск и за укрепление веры в необходимость сражаться до победного конца. Должен отметить, что не заметил никакой разницы между отношением собрания ко мне лично или к моим словам. При входе меня, как обычно, горячо приветствовали; такой же энтузиазм вызывали патриотические призывы. Съезд закончился, оставив работать Исполнительный комитет, главой которого был уже не Познер. Председателем избрали какого-то артиллерийского штабс-капитана. Вплоть до моего отъезда члены комитета в общем старались оказывать помощь при возникновении в частях беспорядков, а также в случаях грабежей в тылу армии или бесчинств на железнодорожном транспорте, производимых нижними чинами. Когда непосредственно из низовых солдатских комитетов [в Исполком] приезжали делегаты, их неизменно приводили ко мне для получения инструкций по поводу разбора или решения тех или иных возникавших спорных вопросов. Не могу не сказать, что это время было особенно напряженным для военных начальников. С одной стороны, Верховное командование приказывало им начинать подготовительную работу к будущим наступательным операциям. С другой – большая часть их усилий уходила на разбирательство необычных вопросов, возникавших по причине нарушения нормального течения военной жизни. Позволю