Читать книгу "Палеонтология антрополога. Книга 2. Мезозой - Станислав Дробышевский"

Древесность, во‐первых, способствовала всеядности, а во‐вторых, обеспечила все прочие наши особенности. Богатые леса с кучей цветковых растений с разнообразными плодами и листьями, а также множеством насекомых и прочей мелкой живности были отличным полигоном для универсализма. Кроме того, сложное ветвление и плотность крон цветковых, с одной стороны, требовали хитрых способов локомоции, с другой — позволяли легче избегать хищников. Хищники — мелкие динозавры и птицеподобные твари — не оставляли предков в покое. Но тероподы и энанциорнисы лазали по деревьям по старинке, как привыкли ещё в триасе и юре, когда наловчились карабкаться по вертикально-горизонтальным лесенкам голосеменных, раскорячивши в стороны когтистые ручки-цеплялки на подъёме и вспархивая при спуске. В новой хитро-трёхмерной среде подвижные лапки плацентарных с зарождающимся противопоставлением большого пальца и повышенными прыгательными способностями были чрезвычайно актуальны. В дальнейшем это помогло сформироваться прямохождению при спуске на землю, трудовой кисти и орудийной деятельности.

Жизнь на ветвях меняет органы чувств. Обоняние становится менее актуальным: кто знает, откуда ветром принесло этот запах? В осязании преобладание переходит от вибрисс к пальцам: всё же ветки и листья не слишком густы и не прикасаются к мордочке, а ручками всё время приходится что-то щупать. Слух остаётся более или менее прежним. Преимущество же однозначно оказывается за зрением: прыгать на ощупь или на слух долго не получится — деревья высокие, отбор суров. Через некоторое время это неизбежно приводит к бинокулярности (объёмному зрению, когда оба глаза смотрят вперёд, а не в разные стороны), так как необходимо очень точно оценивать расстояние, а также к быстроте соображения, ведь рассчитывать силу и дальность прыжка надо моментально, иначе кончик веточки подогнётся, упадёшь и разобьёшься. Насекомо-фруктоядность с древесностью вместе двигали отбор в сторону восстановления цветного зрения, утерянного за миллионолетия динозаврового ига и ночного образа жизни: полезно уметь распознавать красно-жёлтые пятна в зелёной листве (между прочим, и многие хищники именно такого цвета, не нарочно, а потому, что другие звери-дальтоники всё равно не замечают оранжевого леопарда в изумрудной кроне, а расчленяющий эффект пятнышек и вовсе делает его невидимкой).

Одновременно безопасность жизни на тонких веточках, куда не могли забраться крупные хищники, позволила перейти к K-стратегии размножения: можно рожать мало детёнышей, долго и усиленно о них заботиться, а потому процент выживших потомков останется вполне достаточным. У одного детёныша мозгов от рождения может быть больше, чем если поделить их на десяток отпрысков. Долгое детство и бережное воспитание позволяют закачать в эти мозги массу полезной информации, причём каждый раз другой, нужной именно здесь и сейчас, актуальной в данных условиях. Между делом долгая зависимость детёныша от матери приводит к их эмоциональной привязанности, то есть развитию эмпатии и доброты, а кочевая жизнь с постоянными прыжками и тряской гарантирует цепкость ручек — держаться-то за маму надо (сумчатые решили это надёжнее — сумкой, но как раз из-за надёжности остановились в этом направлении). Древесная безопасность позволяет жить достаточно открыто и много общаться, не особо скрываясь, это развивает зрительную коммуникацию (в том числе мимику и жестикуляцию), а также звуковую (в будущем — речь). В богатой среде можно жить сравнительно большими группами, чтобы было с кем потусоваться, но всё же и не слишком многочисленными, дабы сообщество не превратилось из сплочённой компании, где все знают друг друга, а индивид кое-что значит и право имеет, в бессмысленное стадо, где личность растворяется в статистике выживания.

Понятно, что у пургаториуса все эти свойства были в крайне зачаточном состоянии, возможно, более простом, чем у нынешних насекомоядных, на всё перечисленное понадобились ещё долгие миллионы лет, а успех, судя по единичности разумного вида на планете, отнюдь не был гарантирован. Но главное было начать. С высот нашего интеллектуального совершенства, конечно, мелкий писклявый предок выглядит крайне примитивным. Однако, во‐первых, как здорово сознавать, что вот такой крошечный пушистик был таки нашим пращуром! Ведь это значит, что именно эти древесные пупсики с мозгами меньше кротовьих превозмогли и смогли, превзошли и сдюжили! Во-вторых, раз эволюция вывела нас из пургаториуса, может, не стоит зазнаваться и считать себя вершиной? Возможно, нам есть ещё куда эволюционировать и далёкие потомки будут воспринимать нас, как мы — пургаториусов, забавными эволюционными заготовками с неплохим потенциалом? Пургаториусы оправдали предыдущие миллиарды лет выживания отбора, а сможем ли мы?

Экосистемы мела не были похожи на современные. Иногда в стремлении нагляднее изобразить древность её сильно осовременивают, представляя растительноядных динозавров этакими антилопами, носорогами и слонами, хищных — леопардами и львами, птерозавров и энанциорнисов — птицами, а мозазавров — косатками. Нет! Рептилии — не млекопитающие, конфуциусорнисы и энанциорнисы — не птицы, ихтиозавры и плиозавры — не дельфины. Типичный динозавр — помесь крокодила со страусом, это совсем не корова и не жираф ни по каким показателям. Наша фантазия, конечно, могуча, но представить себя в истинном мезозое реально сложно. Потому-то так много мифов окружает великое мел-палеогеновое вымирание.

Мы и про современных-то животных далеко не всегда знаем, чего им не хватает для полного счастья и отчего они сокращаются в численности. Что уж говорить о биосфере позднего мела. А ей явно пришлось нелегко — сгинули около 75 % морских и 43 % наземных видов. Большой эре — большое вымирание! Пострадали в основном морские животные: полностью исчезли аммониты, двустворчатые моллюски рудисты, все морские рептилии, кроме черепах, очень сильно выкосило одноклеточных водорослей, радиолярий, фораминифер, белемнитов и акул, вымерла треть кораллов и губок. На суше всё было скромнее, но с нашей сухопутной точки зрения эффектнее: кончились динозавры, птерозавры, конфуциусорнисы и энанциорнисы, резко сократились в числе ящерицы и сумчатые млекопитающие.

Геологически граница выглядит как смена преимущественно карбонатных отложений (меловой период — такой меловой) на осадочные чёрные глины. Выходит, в море сильно пострадал планктон с известковыми раковинками, а на суше усилился размыв почв. В пограничном слое обычно много органики, но нет костей.

Маленькая тонкость

Разрезов, содержащих слои смены эр, не так уж много. Одна из важнейших формаций границы мела и палеогена — Хелл Крик в Северной Америке, в Монтане, Дакоте и немножко в Вайоминге. Её нижние части относятся к верхнему маастрихту, а верхние — к нижнему палеоцену. Именно на эту формацию приходится пресловутый иридиевый слой и последние динозавры. Показательно, что в Хелл Крик число видов динозавров и одних только многобугорчатых млекопитающих вполне сопоставимо — и тех и других примерно по два десятка. А ещё примерно столько же видов было сумчатых и лишь чуть меньше — плацентарных. Это при том, что кости динозавров крупнее, лучше сохраняются и проще находятся. Вероятность обнаружения новых видов динозавров в Хелл Крик уже не очень велика, тогда как число видов млекопитающих наверняка занижено в несколько раз. Выходит, конец мела — это уже век млекопитающих.