Читать книгу "Борода из ваты – пули из серебра. Том 1 - Михаил Северный"

вошли внутрь, осторожно отодвинув ковер, почти на цыпочках и Карга заиграла желваками. С чего бы это бравые молодцы стали тише воды, ниже травы? Похоже кто-то сильно накосячил.

Она сидела по турецки на своей тумбочке, укрытой ковром как Чингис Хан на троне и прищурившись разглядывала выражения лиц близнецов. Пацаны приносили ей книжки «на почитать» и в серии старых рассказов она вычитала про дедуктивный метод и от скуки пыталась его применять на всём, что видит. Сейчас она видела двух перепуганных сорванцов.

Первенец побледнел и семенит бочком как принц заколдованный раком. Это значит он себя здесь неудобно чувствует. Если учесть, что раньше он ходил павлином и горлопанил, дразня бабушку выглядел типчик виноватым. А раз он бледнеет у нее дома — значит виноват он перед ней. Элементарно, мистер Ферст.

Вторячёк идет следом. Этот не рачкует, но входит медленно, неуверенно. Ей в глаза не смотрит, следит за братом. Опять чувство вины? Избегает встретиться с ней взглядом чтобы не выдать себя раньше времени? Следит за братом потому что тот должен открыть карты? Потому что он умнее?

Еще детали? Еще наводки на мысль? Думай, Карга, думай! Она вращает глазами и скрипит извилинами, а близнецы испуганно кланяются, пряча стеснительно руки за спиной.

Стеснительно. Руки. Руки пустые. Стоп! А где же игрушка?

Глаза у старухи расширяются, и из старой китайской старухи она превращается в сову с огромными глазами и мохнатыми бровями. Руки взлетают вверх и машут, подобно крыльям. Рот изображает оскал из ожерелья гнилых зубов, а глаза наливаются беспредельной красной яростью. Цветастый платок слетает с головы, открывая длинный седые волосы, сейчас заложенные пучком и поддерживаемые костяной брошью. Когда-то взмахом черных, как ночное небо, волос она покоряла с десяток мужчин, сейчас красота ушла и осталась ярость и ненависть.

— Где тарелочка? — шипит старуха, почти как змея и язык в ее рту раздваивается, болтается и манит как пальцем к себе, для поцелуя. — Где яблочко? Где моя игрушка?

Ферст падает на колени и с размаху ударяет лбом в пол. Не задумываясь, на инстинктах. Только так можно спастись, только так можно упросить старуху о прощении, только так можно избежать ее взгляда. Ферст методично бьется лбом о цементный пол и плачет от боли и унижения, от каждого удара лоб пронзает болью и сопля из носа то прилипает к полу, то втягивается обратно в ноздрю, как в норку, не желая вылезать.

Секонд падает в коленчатую позицию секундой позже. Гордость и боязнь унижения отходят на задний план, тем более кроме них здесь никого нет. Но он молился бы сейчас даже если бы Алёнушка смотрела с презрением. Бывают такие моменты в жизни, когда нужно сломать себя через колено и это всегда больно. Но уж куда лучше чем смертельная легкость небытия.

— Бабушка, прости нас! Беда! Беда! Подарок твой мы того… этого?

Старуха приподнимается и страшно кривит рот, но к счастью парней они этого не видят. Уж слишком лицо отдаёт потусторонним ужасом, чем-то чему не место на этом свете. Глаза горят красными огнями и если только на секунду заглянуть в них, то через секунду уже вспарываешь себе живот хохоча во славу черт знает кого.

— Вы потеряли мою тарелочку, мёртвые братья?

Они хорошо слышат, какое прилагательное употребила Карга, и просят её о пощаде ещё сильнее. На полу перед Ферстом образовалась небольшая красная лужица, а он всё стучит и стучит лбом об пол, и из раны между глаз торчит невесть откуда взявшаяся деревянная стружка. Она шатается и стремится выскочить при каждом ударе, но, как одинокий солдат, остаётся в строю.

— Мы не потеряли, бабушка! Это Касьян! Это все он!

Карга слышит ненавистное имя и успокаивается: складывает руки на груди и вопросительно смотрит.

— Касьян Переговорщик? Ваш начальник? Зачем ему бабушкино яблочко?

Ферст слышит перемены в голосе старух и надежда возвращается, он смотрит на неё осторожно, из-под лба и отвечает:

— Не зачем! Сломал он артефакт, бабушка! Вырвал у меня из рук и разбил тарелочку, а когда я попытался спасти хотя бы фрукт диковинный, то раздавил его своим черным сапогом.

Старуха воет и, задрав башку, ругается, да такой рёв идёт из старческой беззубой пасти, что не только в бараке, но и на улице у людей лопаются стаканы, гнутся ложки, взрываются приборы и моргает свет. Старуха материт Касьяна на одном языке — родном ей и всем жителям Улья, но делает это так мастерски, что может посрамить словарный запас любого: хоть бича, хоть академика-филолога. Старуха способна выиграть баттл с самим Сатоной или кто там у них главный, потому что её чёрный язык чернее самой чёрной ночи.

Она винит Касьяна во всех своих бедах и неприятностях. Она называет его предателем и человеческим лизоблюдом, мерзким жополизом и гондоном, наполненным кровью из его же члена. Она называет его уродом и однояйцевым. Она снова вспоминает про гондон из крайней плоти Касьяна и предлагает ему засунуть туда свой крючковатый нос, понюхать, чем пахнет раздавленное мужское яйцо, проколотое серебряной шпилькой.

Она желает ему утонуть в жёлтой подводной лодке и мечтает увидеть его труп, повешенный на ёлке. Она хочет накормить его козявками и летучими мышами-андроидами. Она зловеще улыбается и замирает на миг.

Двое из ларца, одинаковых близнеца, стоят, уткнувшись лбами в холодный цементный пол, который окрашен только их кровью, и каждый думает, жив он или мёртв.

— Не знаю, где ты сейчас Лютый, — шипит Карга и расплывается в улыбке. — Но я желаю тебе удачи, старик. Желаю прийти сюда, ворваться в этот гавёный мир и уничтожить их всех — поганых людишек и тех, кто им прислуживает. Ворваться в их дома и расстрелять в постелях, перевернуть колыбельки с младенцами и наслаждаться плачем. Идти по улице, расстреливая ментов, прохожих и дворников, приближаясь к рынку, где можно поджечь эшафот вместе с палачом. Ты будешь подходить всё ближе и ближе, а Касьян будет ждать тебя, вздрагивая от звуков своего пердежа, потому что он будет знать, что Карачун близко. Мороз идёт за ним, и скоро его яйца покроются льдом! Как же я хочу увидеть эту финальную разборку! Но не смогу, потому что два однояйцевых просрали мою тарелочку.

Она поворачивается и братья охают. Улыбка Карги стала шире широкого моря, а глаза краснее красной планеты. Первым не выдерживает Фёрст и на этот раз бьет об пол затылком, да там и замирает. Брат его