Читать книгу "Главный финансист Третьего рейха. Признание старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт"

В мой первый визит президент Рузвельт принял меня на террасе Белого дома. Это был грузный, статный мужчина. В компании он держался естественно, непринужденно и владел тем типом сдержанной вежливости, которая не тяготит только потому, что всегда сопровождается шуткой.

Мы вместе вошли в его кабинет, где на диване осталась заметная вмятина от его более чем двухсотфунтового веса. За первой беседой последовали три другие, которые происходили в той же комнате. Без сомнения, это был превосходный политический игрок, человек большого ума, обладавший, при всей своей откровенности, определенной скрытностью. Этот человек был озабочен прежде всего своей ролью лидера политической партии и лишь затем своей ответственностью за экономическое положение.

В отношении меня был педантично соблюден весь дипломатический этикет. Сначала в Белом доме состоялся большой ланч, на котором председательствовал Рузвельт. На другой вечер Корделл Халл дал ужин в мою честь, а также в честь китайского представителя, который прибыл для участия в подготовке Международной экономической конференции. Я впервые встретился с этим китайским господином в Вашингтоне и позднее часто беседовал с ним в Берлине, где он посещал меня официально, а также бывал гостем в нашем доме. Его звали Х. Х. Кун, он был двоюродным братом Чан Кайши.

Вспоминается один эпизод за ужином. Я сидел справа от Корделла Халла, слева же от него находился тогдашний министр финансов. Оркестр играл, как обычно, музыку — это неизменно делается, чтобы заполнить паузы в разговоре, — когда я вдруг услышал исполнение совершенно необычной мелодии. По окончании музыкального фрагмента Кун заметил:

— Звучит почти как китайская музыка.

Мой сосед, министр финансов, осанисто повернулся ко мне и прошептал:

— Я могу гордиться. Эта мелодия специально написана мною в честь приема китайского представителя.

Мой первый деловой разговор с Рузвельтом показал, что Эррио, покинувшему Вашингтон лишь за день до моего прибытия, удалось полностью вовлечь Рузвельта в сферу французских интересов. Я потратил много сил на то, чтобы посредством разъяснения особенностей обстановки в Германии доказать ему, что немецкие проблемы были значительно важнее французских. Тем не менее мне удалось это сделать в ходе последующих бесед. Я постепенно подвигал Рузвельта к осознанию того факта, что даже после отмены репараций для Германии невозможно продолжать погашение процентов и выданных в рассрочку многочисленных кредитов в иностранной валюте, которые наша страна набрала вопреки моим предостережениям в период между 1924 и 1930 годами.

Я взял быка за рога во время беседы, которая происходила в кабинете Рузвельта в присутствии госсекретаря США Корделла Халла и нашего немецкого посла доктора Лютера. Я прямо заявил, что в ближайшее время Германия будет вынуждена прекратить погашение процентов по американским кредитам. Корделл Халл занервничал, Лютер заерзал в своем кресле. Сам же я приготовился к взрыву негодования со стороны Рузвельта. К нашему удивлению, ничего подобного не случилось. Он громко хлопнул себя по бедру и воскликнул со смехом:

— Так и надо банкирам Уолл-стрит!

На следующий день произошло продолжение этого эпизода. Меня попросили посетить Корделла Халла в Госдепартаменте. Он торжественно вышел в своем застегнутом на все пуговицы сюртуке и передал мне конверт с коротким замечанием:

— Я уполномочен передать вам это от президента.

Я взял конверт и поинтересовался, следует ли мне прочесть письмо сразу. На это Халл ответил утвердительно. В конверте находился весьма короткий текст, сообщавший только то, что президент был крайне удивлен моим вчерашним заявлением. По истечении двадцати четырех часов мне казалось, что президент не испытывал никакого удивления, но я, естественно, предпочел вложить записку в конверт без комментариев. Перед моим отбытием состоялась краткая официальная беседа.

Корделл Халл был прямой противоположностью Рузвельту. В то время как Рузвельт представлял собой нечто от современного менеджера, действующего по импульсу и интуиции, Корделл Халл, казалось, пришел в современный мир прямо из эпохи Авраама Линкольна. Худощавый, среднего роста, со слегка склоненной головой и крепко сжатыми губами, он всегда держался прямо, избегал проявления любых эмоций и сохранял абсолютно бесстрастное выражение лица во время обсуждения даже самых волнующих тем. Его старомодный сюртук всегда был застегнут на все пуговицы. Он носил старомодный галстук. Я всегда представлял себе старого колонизатора именно таким, каким был Корделл Халл.

Когда мне выпадали часы досуга, я покидал отель «Мейфлауэр» и совершал короткие прогулки по городу и к знаменитой горе Вернон. Тогда Вашингтон еще не разросся до такой степени и не был столь перегружен бюрократическими учреждениями, как сейчас, но выглядел еще живописным, уютным городом с впечатляющими зданиями посольств и широким разнообразием архитектурных стилей. Каждая страна стремилась построить «по-домашнему» даже свою дипломатическую резиденцию. Германское посольство, к сожалению, представляло исключение. Поскольку мы утратили прошлое здание из-за войны, теперь наше посольство размещалось в арендованном здании высотой в несколько этажей, которое не выглядело уютным.

Когда я прощался с Рузвельтом в его личном кабинете, он помахал мне рукой с дивана и сказал:

— Вы произвели здесь хорошее впечатление, потому что высказывались со всех точек зрения откровенно и искренне.

Я поблагодарил его и попрощался в надежде, что мой визит в любом случае не был напрасным.

Мне нужно было уезжать морским путем на следующий вечер. Морские лайнеры, как правило, отправлялись из бухты Нью-Йорка после полуночи. Поэтому я смог получить приглашение друга-еврея, который поинтересовался, не зайду ли я как-нибудь, чтобы рассказать группе его друзей об антисемитизме национал-социалистов. Я хорошо понимал, что в данном случае поднималась больная тема, с каким бы тактом и деликатностью она ни обсуждалась. С другой стороны, я также чувствовал потребность так или иначе обсудить эти антисемитские настроения с представителями еврейских кругов — настроения, которые, по большей части, искусственно насаждались в Германии, но также проявлялись неоднократно в остальном мире.

Другом, пригласившим меня, был Дэвид Сарнофф, человек чрезвычайно талантливый и весьма компетентный в вопросах международной политики. Он сопровождал американскую делегацию на конференцию Янга в Париже в 1929 году и показал себя последовательно доброжелательным и участливым по отношению к нам, немцам. Мальчиком десяти лет он прибыл в Америку из России и благодаря своему острому уму и энергии пробился в руководство одной из крупнейших радиокомпаний. В его обставленном со вкусом частном доме в Нью-Йорке он дал изысканный обед с участием двенадцати-четырнадцати человек. Все они были евреями, за исключением Оуэна Д. Янга, Альфреда Смита (кандидата в президенты от католического населения) и генерального секретаря Ассоциации христианской молодежи. Еврейские гости были мне знакомы лично или заочно. В этот вечер я впервые встретил знаменитого раввина Вайса.