Читать книгу "Крик коростеля - Владимир Анисимович Колыхалов"

Он же, наверно, забыл… Взгляд его как бы таял на смущенном, растерянном лице Туси.

«Он в нашем доме! Сидит за столом! Что это значит? Я не во сне?..»

Туся могла поклясться, что Сергей Александрович прежде у них никогда не бывал, его здесь просто не знали и даже речей о нем не вели.

О том, что она познакомилась однажды с известным сибирским художником (на его последней выставке), Туся предусмотрительно умолчала, но не потому, что родители могли подумать о своей дочери плохо. Ее тянуло к этому человеку. Она начала предугадывать те отношения, которые между ними могут возникнуть… Но тут-то, на этой мысли, Туся Пшенкина спотыкалась, в сердце вползал страх. Ей пошел девятнадцатый год. А ему? Так много таилось суровости в его возрасте, что-она обмирала, мороз пробегал по коже…

Но страх пропадал, когда она появлялась в городе, торопилась на лекции и вдруг… неожиданно замечала его! Или он шел задумчиво, тихо по улице. Или садился в троллейбус. Или, стоя в сторонке, смотрел на проходящих мимо людей. Он что-то (она понимала) искал в толпе и находил для себя нужное, а она торопилась запомнить его напряженный взгляд, его сжатые губы. Черты дорогого лица таили в себе нежность, ласку, добро, которые ей так были нужны!

Когда выпадал в жизни Туси Пшенкиной счастливый момент видеть художника Соснина хоть издалека, она обо всем забывала, перед ней исчезали все предостережения, вся недопустимость их будущих отношений. Стесняться, бояться уже было некого, нечего…

Сейчас она продолжала стоять у порога. Мать с отцом переглядывались, ибо невольно возникшая пауза слишком затягивалась… Кровь стучала в висках, а горло ей словно кто-то сжимал холодными, скользкими пальцами.

Надо было скорее освободиться от этого неприятного ощущения, от скованности. И Туся сказала с нарочитой бойкостью:

«Здравствуйте, Сергей Александрович! Вот не ожидала увидеть вас здесь! Как вы у нас оказались? Стою, удивляюсь и не могу понять…»

«Попал как путник усталый и запоздалый!» — с душевным порывом ответил Соснин.

«А вы меня вспомнили?» — Туся сделала шаг вперед.

«Вспомнил! Не сразу, признаюсь, узнал вас… Так вы здесь живете и это — ваши родители?»

Как ей сразу стало свободно, легко и сладко! Автоном Панфилыч и Фелисата Григорьевна продолжали недоуменно переглядываться.

«Мы с Сергеем Александровичем познакомились, мама, на прошлой выставке. — Она смотрела на родителей, и особенно на мать, без смущения. — Удивительно, как получается все! Не ждешь, не гадаешь…»

Туся быстро прошла в горницу, поставила в угол портфель, сходила на кухню руки помыть и вернулась уже с твердым независимым выражением, вполне собой овладевшая, подвинула стул и села к столу.

«Тогда из всех работ мне очень понравились ваши геологи и портрет матери, старой учительницы. Помните, я вам говорила об этих картинах? Вы так написали людей, так передали характеры, что я их воспринимала как настоящих, живых… Потом вы меня расспрашивали, как я понимаю другие ваши работы, люблю ли вообще живопись, где учусь, что читаю, не увлекаюсь ли сама кистью и красками… Помните? Устроили мне настоящий экзамен!»

Соснин светло улыбался, кивал ей, а Туся все говорила, не умолкая. Только бы не показать себя перед ним робкой, пугливой, как все ее тут считают.

Автоном Панфилыч первый не вынес молчания и ахнул:

«Мать! Смотри, с какими людьми знаменитыми дочь наша дружбу водит!»

Слова хозяина смутили гостя, и Соснин сказал:

«Художники — люди доступные, свойские. Возможно, не все, но большинство такие. Вот я много хожу по земле странником, много езжу. Привык ко всяким условиям. Могу заночевать под любой крышей, а нет крыши — в палатке, под стогом, где ни придется, лишь бы поближе быть к жизни и людям. Люблю Заполярье, тундру, тамошних жителей… Нарым наш люблю. Сколько заманчивых видел мест, а все сюда тянет!»

«Не устаете скитаться-то?» — спросила вкрадчиво Фелисата Григорьевна, перекинувшись с мужем выразительным взглядом.

«Приятное надоесть не может. Поездки на Север — не самоцель. В этом смысл моей жизни, работы. Что бы я делал, если бы сиднем дома сидел или в своей мастерской? Да решительно ничего! — Соснин принял от Туси чашку с горячим чаем, поблагодарил. — А нынче и время такое неугомонное. Куда ни направь стопы, везде наткнешься на что-нибудь новое, удивительное, встретишь такое, о чем и подумать не мог».

И Сергей Александрович стал вспоминать, как его поразило перемещение буровых вышек в тайге по болотам.

«А мы тут живем — никуда не спешим, — тихо, будто комар, завел свое Пшенкин. — А маемся, трудимся тоже. Лес насаждаем… Лес охраняем… Посадки прореживаем — дручок заготавливаем… Ругань, угрозы выслушиваем, когда порубщика с топором ловим. Шкурой рискуем! Так-то… И гнус нас жрет не меньше, чем там — на ваших промыслах. И рубаха от пота солью коробится. И чирей простудный спину дырявит. Та же самая маета человеческая! А рублик какой у нас?! — Он сощуром придвинул к гостю злое лицо. — Короткий, куцый рублишко! А портретов, картин с нашего брата не списывают!»

Туся, вздохнув, оттолкнула чашку с недопитым чаем, убрала со стола руки. Неловко ей было смотреть на отца, слушать его похвальбу, недовольства.

Вот сидит, выставляет себя отважным, рачительным лесником, стражем заповедной кедровой дачи, а ведь всей округе известно, что он потакает порубщикам, из страха отмщения не ловит воров за руку. Старики в Петушках говорят, что прежде порядка в борах было больше… Шишок зеленых не били, плодоносящих ветвей не уродовали, костры на корнях деревьев не разводили, подрост не ломали. А сейчас загляни в глубину кедрача и полюбуйся, что там творят неблагодарные, черствые люди!

Помнит Туся, что один год чуть было не сняли отца за нерадивость и попустительство, но Автоном Панфилыч выкрутился… Умеет… Где надо подмазать — подмажет. Где есть расчет на колени упасть — упадет не моргнув глазом. И заступников много. «Уйма и тьма», как он сам говорит. Не зря, недаром гостят у него «козырные» люди…

Туся раньше не допускала подобных мыслей об отце или матери, считала, что нет у нее права родителей осуждать. Что ей надо? Заботятся… Кормят… Хорошо одевают… Две шапки имеет — песцовую и лисью… И в университет она поступала не без родительской помощи… Брат Вакулик учится в техникуме — тоже, слыхала она, «колеса телеги мазали». Все идет по пути, и, казалось бы, что еще надо? До поры до времени Туся и к жизни родительской не приглядывалась. А когда, повзрослев, поняла, что так им жить не годится, то и почувствовала в себе стыд.