Читать книгу "Крик коростеля - Владимир Анисимович Колыхалов"

духотой.

Уже несколько дней стояла пронзительно ясная, сухая погода.

— А бор такой тихий, счастливый, — сказала Туся. — Если закрыть глаза, то будто его и нет. Ни одна хвоинка на ветках не шевельнется!

— Не насмотрюсь я на эти кедры! Так давно их не видел — просто соскучился! — отозвался Карамышев. — Особенно кедры нравятся мне, когда разгуляется ветер. Обычный лес так не шумит. Вы замечали?

— Может быть… Я как-то не обращала на это внимания… А вы, Олег Петрович, видели у нас в доме картину на правой стене, как войдешь? — затаенно спросила Туся.

— Не только видел, но и прочувствовал… Высоченные кедры с замшелыми корневищами… Мрак… Глубина лесной чащи… Вершины деревьев держат на себе холодное, мглистое небо… Я долго ее рассматривал. Кисть настоящего мастера… Мглистый закат, ощущение огромности и доброты кедрового бора, его первозданности… По-моему, сильно, талантливо передано!

Говоря это, Карамышев наблюдал за лицом Туси. Оно отзывалось на каждое его слово — то омрачалось до скорби, то загоралось искренней радостью.

— Сергей Александрович Соснин подарил мне эту картину незадолго до нашей размолвки, — продолжала она, вздохнув.

Туся остановилась.

— Свернем вот туда, на пригорок. Там молодой чистый кедрач. Сергей Александрович так любил кедры, имено эти — наши вот, петушковские! Какие гравюры есть у него! «Музыка солнца» — это рассвет в тайге. Или «Песнь глухаря»»… Друзья его признавали за ним мастерство. У него о нефтяниках много гравюр и картин, о геологах…

— Вы сказали: признавали в нем мастерство. Почему «признавали»? И признают?

— Да-да! Он жив и, надеюсь, здоров. Только так мы теперь далеко друг от друга, что для меня одно прошлое в утешение осталось…

Они огибали пруд. Над бором низко тянул самолет на посадку, обгоняя белые, чистые облака. Воздух вдали струился и мрел. В застойной воде пруда с гиканьем бултыхались мальчишки, оседлав большое бревно. Зеленая ряска, разорванная их гибкими, смуглыми от загара телами, колыхалась на поднятой ряби, прибиваясь к глинистым берегам.

В бор и из бора шли люди, веселые, праздничные. Пестрели яркие платья в сочной зелени трав. Слышалось вжиканье кос на клеверах по полянам.

Отрадно было душе в этом мире добра и покоя. Природа щедро отдавала здесь всем свою благодать…

5

В ненастный сентябрьский вечер к воротам пшенкинского дома подошел интеллигентного вида мужчина, мокрый до нитки от прошумевшего только что ливня. У путника за спиной был тяжелый рюкзак, почти пригибавший его к земле. В руках он держал суковатую палку, на которую опирался, как на посох. Длинные волосы, темные, с проседью, выбивались из-под берета, а по щекам и острому подбородку катился пот.

— Нельзя ли у вас остановиться на ночку? — приветливо улыбаясь, спросил путник, подойдя к дому лесника, заметив его у ворот и признав в нем хозяина. Вокруг на тот час никого больше не было. — Я иду в город, но сегодня мне вряд ли осилить остаток пути.

— Тут рядом автобус, такси. Тридцать минут — и в городе! — резонно заметил Пшенкин, не отрывая цепкого взгляда от подошедшего.

«Можно и так, — отвечал ему с прежней любезностью путник, — но пять дней тому, как я вышел из города пешим, и пешим хочу туда возвратиться. Люблю ходить для здоровья и пользы дела».

Автоном Панфилыч насмешливо поджал губы.

«Турист?»

«Не совсем… Я художник». — И он назвал свое полное имя.

«Ну и чудак вы! — засуетился Пшенкин. — Так бы сразу и говорили. Слышали мы про вас, видели, знаем! — стал врать Автоном Панфилыч напропалую. — Снимайте рюкзак… Оп-па!.. Я баню топлю, есть обсушиться где. Заходите! Будьте гостем…»

«Ты с кем это там? — послышался голос Фелисаты Григорьевны. — Опять просители-посетители?»

«Свой человек припожаловал! Принимай, хозяйка!» — раскатисто возвестил Пшенкин.

Соснин, приведенный в просторный предбанник, уже стягивал с себя мокрую одежду, развешивал ее по гвоздям на просушку. Пшенкин принес ему на ноги головки от валенок.

«Далече ходили? И сколько прошли за пять-то дней? — поинтересовался хозяин, всматриваясь в лицо Сергея Александровича совсем другими глазами. — Места тут у нас живописуемые!»

«Я ходил по старинным селам, наброски делал. Люди… Дома… Детали быта… Старинное надо успеть захватить, а то — исчезнет бесследно! Был у истока вашей речушки. До чего же она там красива, вверху! Из скальных пород бьют ключи. А в омутах есть даже хариусы! Вот никогда б не подумал…»

«Ишь ты! — облизнул губы Пшенкин. — Ха-ариусы! Я сам давно туда собираюсь, да дела не пускают. Когда нашему брату разгуливать-то? Хариус — чистая рыба, я слышал о ней. А мы тут по затхлым озерьям давим гольянов корчажками да карасишек мелких. Ничего! В сковородку наложишь, яйцом зальешь, изжаришь — вкуснятина тоже! Схрумкаешь сладко, с косточками…»

После бани Автоном Панфилыч привел Соснина в горницу. От яркого света хозяин и гость сощурились. Пшенкин окинул взглядом художника.

«А мои-то обрезки вам не только что по ноге, но и к лицу! — И рассыпался смехом. — Пимы — обутки леснические!»

Сергей Александрович рассупонил рюкзак, стал вынимать копченые охотничьи колбаски, сухари и тушенку.

Все это легло на стол, где уж шумел, посапывал самовар, поставленный Фелисатой Григорьевной.

«С таким провиантом чего ж не пустить на ночлег», — изрек Автоном Панфилыч, когда Соснин достал из подсумка емкую фляжку, побултыхал ее в воздухе.

«Аварийный запас на случай простуды, тоски и всяких других неприятностей, — сказал путешественник. — Я старый бродяга и горьким опытом, как говорится, научен. Налегке да с одним сухарем по тайге не хожу».

«У нас сын с ночевкой на рыбалку поехал с другом, так тоже его собирали как на позицию, — отозвалась Фелисата Григорьевна, унося лишний харч со стола. — А добычи не жди. Одно баловство с этой ихней рыбалкой. Назад притащат пустые сумки».

С занятий вернулась из города Туся. Она могла бы остаться в общежитии, но ей в этот день так захотелось домой… Привычная к тому, что в доме у них всегда гости, Туся, увидев Соснина здесь, да еще в такой походной одежде, была, что называется, крайне удивлена. Не в пример отцу, ей нечего было привирать, что она «читала в газетах» о художнике Соснине, «смотрела» его картины на выставках. Случай уже давно свел ее с ним, а родители об этом не знали. Она ничего им не говорила, да и не собиралась…

Переступив порог, Туся несмело замерла с портфелем в руке… Сергей Александрович смотрел на нее мягкими внимательными глазами — припоминал, должно быть, где он встречал эту девушку. А встреча была у них два года тому назад. Она о ней — помнила.