Читать книгу "Дневники голодной акулы - Стивен Холл"

— Доктор, мы, все трое, только что слышали, как двигатель разорвало на куски. Придите в себя! Мы лишились хода посреди океана и к тому же кренимся. Я не очень хорошо разбираюсь в лодках, но я знаю, что, когда они начинают крениться, это обычно происходит из-за того, что трюмы наполняются водой.

— То, что мы знаем, не всегда соответствует истине. Истина — это, Скаут, сложный комплекс, особенно в этом месте, и у меня нет ни времени, ни желания садиться и объяснять тебе, как этот комплекс устроен. Если ты хочешь добиться успеха, тебе придется доверить мне исполнение моей работы, а самой заняться своей, понимаешь?

— Хорошо, договорились. Только ответьте мне на один вопрос — в трюме течь?

— Незначительная. В концептуальную петлю встроены очистители, которые действуют в качестве помп и обеспечивают нормальное функционирование.

Доктор направился было с палубы, но Скаут ухватила его за рукав.

— Стойте! Значит, вчера эта лодка была цела и невредима, а сегодня нас на плаву поддерживают помпы?

— Можно сказать и так. Нижняя линия концептуальной петли цела, и поэтому, что бы ни происходило, затонуть мы не можем. Ты в состоянии это понять? Этого просто не может случиться.

— Что ж, славно, потому что на секунду мне показалось, что мы находимся на тонущей лодке, со сломанным двигателем, рядом с этой огромной чертовой акулой.

— Боже, — сказал я, — посмотрите…

Они повернулись ко мне, и я указал рукой в море.

Бочки завершали огромную пологую кривую по волнам и направлялись обратно, в нашу сторону.

Скаут задрала очки на лоб.

— Ч-черт. Возвращается. Он что — атакует нас?

— Ну, что бы он ни делал, я собираюсь угостить его еще одним выстрелом, — сказал Фидорус. — Скаут, привяжи третью бочку.

— Это принесет какую-нибудь пользу? — крикнул я вниз.

Фидорус поднял голову:

— Со всеми тремя бочками он продержаться не сможет. Мы его почти достали.

— Кто-то кого-то почти достал, — сказала Скаут, по-прежнему глядя в море и прикрывая глаза ладонью от солнца.

— Дороти!

— Есть, капитан!

Бочки, устремлявшиеся к нам, набирали скорость, и каждая из них выбрасывала над собой медузообразный водяной зонт. С навесной палубы я видел тень акулы, поднимающуюся к поверхности. Плавник снова высунулся из воды.

Фидорус, держа ружье у плеча, стоял на своей огневой позиции. Людовициан еще сильнее поднялся из воды, и я видел его широкую голову, подобные крыльям плавники, огромный плоский мускулистый хвост, мощно двигавший его к нам, — и все это было массивным, серым, непреодолимым.

— Он идет прямо на нас! — услышал я собственный крик. — Атакует лодку! Скаут, ухватись за что-нибудь!

Сам я вцепился в борт мостика.

— Боже! — крикнул доктор. — Держитесь!

Гарпун ударил людовициана в плавник, но он нисколько не замедлил хода — двигаясь все быстрее, он становился ближе, ближе и ближе…

Раздался хруст расщепляемого дерева, и «Орфей» сильно наклонился влево. Я цеплялся за крошечное ветровое стекло лодки, отталкиваясь ногами от ограждения мостика; Фидорус держался за поручень, меж тем как ведра, ящики, веревки и все остальное с грохотом полетело через палубу.

— Скаут!

— Со мной все нормально, все хорошо. — Ее голос донесся откуда-то с палубы.

Снизу глухо загромыхало нечто пустотелое — это бочки, прицепленные к людовициану, протаскивались под корпусом. На моих глазах третья — и последняя — бочка сорвалась за борт, последовал всплеск, и все три, шипя и поднимая брызги, заскользили прочь по бескрайнему океану.

«Орфей» качнулся, медленно выпрямляясь, а затем продолжил двигаться в том же направлении, кренясь на правый борт.

Я кое-как спустился по ступенькам и проковылял вокруг рубки. Фидорус и Скаут уже стояли возле лееров.

Скаут, мотая головой, сказала:

— Он снова нырнет.

— Он не сможет, правда? — обратился я к доктору. — Три бочки его удержат?

Фидорус обернулся ко мне, и я заметил, что его уверенность дала трещину.

— Нет, — сказал он. — Нет, я не знаю…

Бочки, уносившиеся прочь, неожиданно ушли под воду, оставив лишь замедляющийся бурун, что сам собой побежал по неподвижной, мертвой поверхности.

— Ч-черт! — сказала Скаут.

Я отвернулся от лееров, обвил ее руками, и она прижалась лицом к моему плечу. Я крепко ее стискивал, и она отвечала мне тем же.

— Ничего, — сказал я. — Мы разберемся, да? Мы разберемся со всем этим, доктор?

— Я не… я не знаю, — сказал он, все еще не отрывая взгляда от пустынного моря.

— Ничего, — сказал я снова, крепко обнимая Скаут. — Ничего, успокойтесь, мы что-нибудь придумаем.

И, глядя поверх плеча, пока говорил это, глядя поверх палубы и моря в направлении скалистых уступов, вздымавшихся вдали, я вспомнил, где видел этот остров прежде.

* * *

В каюте «Орфея» Иэн большими испуганными глазами наблюдал за нашими занятиями.

Скаут и Фидорус убирали с покатого пола разбросанные вещи, чтобы добраться до люка. Я же, пристроив свой рюкзак на койку, рылся среди одежды и обуви, пластиковых пакетов с тетрадями и папками. «Давай, ну же! Куда ты запропастился?»

— Эй, иди помоги нам, — сказала Скаут. — Что ты делаешь?

— Этот остров. Я видел этот наш остров раньше.

Звуки уборки позади меня оборвались.

— Ты — что? — спросил Фидорус. — Видел его? Где?

Я вспомнил о кармашке в самом верху рюкзака, открыл его и вытащил оттуда маленький пластиковый сверток.

— Вот на этой открытке. Я совсем о ней забыл, нашел ее в Шеффилде и положил сюда. — Я повернулся, пытаясь развернуть пакет. — Это фотография Наксоса. Это — Наксос.

Скаут внимательно на меня посмотрела.

— Остров в Греческом архипелаге? — спросил Фидорус.

Я кивнул.

— Это замечательный остров. Эрик и Клио провели там много времени, прежде чем… Прежде чем все это произошло. Сейчас там перед нами Наксос. По крайней мере, остров выглядит в точности так же. Как такое могло случиться? Что это значит, доктор?

— Не знаю. Дай мне записи Эрика, те, что ты нашел в спальне.

Я передал ему пакет с тетрадями. У меня дрожали руки, и мне никак не удавалось вытащить открытку из пластикового конверта, так что я сунул ее в карман и заковылял к выходу из накрененной каюты.

— Эрик, — сказала Скаут, протягивая руку и кладя ладонь мне на предплечье.

В том, как она произнесла мое имя, было нечто особенное, нечто такое, чего я из-за одолевавших меня мыслей не вполне расслышал.