Читать книгу "Я медленно открыла эту дверь - Олег Дорман"

Когда мы говорили об этом, она всегда с юмором объясняла, что мир кино ужасно тесен. В нём все знают друг друга, хотя бы немножко. То, что в этом мире дети и внуки зачастую наследуют профессии родителей, как кожевники и кузнецы в средневековых цехах, мы не обсуждали, но я хорошо помню, как на одном из киномероприятий вскоре после моего поступления она меня представила кому-то и с гордостью сказала: «Это мой внук Володя, вгиковец, первый курс». И я тогда понял, как же она за меня рада.

Да, у нас были очень серьезные, порой рабочие отношения после того, как я вступил в цех. Я давал ей свои сценарии, даже этюды. Мы их разбирали, она всегда их жестко, но тактично критиковала, объясняла массу вещей, говорила, как следует писать сцены, какими должны быть ремарки, каким может быть герой. Или давала советы, которые сейчас кажутся бесценными. Например, говорила: «Если тебе надо разобрать чужой текст, никогда не начинай с критики. Сначала скажи тому, кто написал, что ты там видишь хорошего, даже если ничего хорошего там нет. Надо уважать чужие усилия и чужое творчество. И только с этой позиции можно критиковать». Я работал с ней как с редактором на одном своем фильме, наблюдал, как она смотрит материал и подмечает массу вещей, на которые бы я никогда не обратил внимания. Например, на то, как персонаж в кадре пошел. Или она сразу видела, что одна сцена в чем-то повторяет другую и ее можно вырезать.

Я многому научился, но снова думаю о том, что помню. И понимаю, что все эти работы, разговоры не были главным в наших отношениях. Вернее, не так. Это была часть отношений. Благодаря кино мы могли дружить, общаться на равных, вместе думать, что не так уж плохо для бабушки и внука. И когда ты можешь дружить со своей бабушкой, то узнаёшь много того, о чём никогда бы не узнал. Но все-таки над всем этим стояло доверие, невероятная близость, которая началась с моего рождения. Мы откровенно говорили обо всём, о том, чего она никогда бы никому не сказала.

Например, бабушка со мной говорила о своих походах в церковь. Церковь как-то незаметно вдруг стала важнейшей частью ее жизни. Бабушка была членом КПСС, вполне органично жила внутри советского государства, хотя всегда была против конъюнктуры и никогда не рвала отношений с людьми, считавшимися неблагонадежными и даже отверженными. Но все-таки в бабушкиной жизни во второй половине 80-х годов начался новый период. Сначала были болезни. В 1988 году ей сделали тяжелую операцию на почках. Через год пережила инфаркт. После всего этого согласилась стать директором Высших курсов. И вот крестилась, стала честно и методично соблюдать церковные правила, хотя назвать ее церковным человеком я бы не смог. Она говорила о священниках, службах, таинствах. Однажды призналась, что сказала священнику на исповеди: «Знаете, я себя не люблю». Я тогда не спросил, почему она так сказала, хотя ведь и так знал.

Я знал, что бабушка была человеком жестким, раздражительным, порой высокомерным. Многое ей не нравилось, многие люди ее выводили из себя. А многого она вовсе не понимала. Большинство фильмов, которые сейчас популярны, она не могла досмотреть до конца. Немалую часть сценариев и студенческих работ читала через силу. Ей был неприятен нынешний мир во всех его проявлениях. Она старалась этого не показывать. Не показывала, как тяготят и утомляют ее люди, как она устала, как ее мучает, что почти все, с кем она могла поговорить об этом, уже умерли или находятся далеко. Она хотела закрыться, не видеть и не слышать того, что ее постоянно раздражало и злило. И странным образом последние десять лет она постепенно стала терять зрение и слух.

При этом она безумно любила студентов и свою мастерскую. Как бы ни было тяжело, как бы она себя ни чувствовала, она шла на занятия, хотя в последние годы ей не помогал даже слуховой аппарат, и студентам приходилось читать свои этюды в микрофон с усилителем. Я знал, что как только она окончательно выйдет на пенсию, то вскоре уйдет. Так и оказалось, хотя уход растянулся на четыре года.

Когда бабушка говорила о том, что не любит себя, я понимал, о чем она. Она знала, что многое сделала не так, от многого закрылась и оставила в своей жизни нерешенным. И мне кажется, что понимаю ее с каждым годом всё больше, сам в себе обнаруживая это высокомерие, раздражительность, злость и желание спрятаться от многих нерешенных вопросов. Наверное, я унаследовал от бабушки гораздо больше, чем профессию…

Память все-таки что-то доносит, хотя и не так, как мне хотелось бы. Я помню привычки, которыми бабушка необыкновенно уютно обустраивала свою жизнь. Много лет я заставал ее за раскладыванием пасьянсов. Она знала их с дюжину и научила им и меня. «Аспид», «Аспид перевернутый», «Могила Наполеона», «Лесенка»… Бабушка раскладывала их везде, где был стол и несколько часов покоя. И будучи еще ребенком, я часами мог завороженно наблюдать за тем, как она это делает, потому что просто перекладывание карт у неё оборачивалось целым таинственным ритуалом, значительным, но при этом приносящим невероятный уют и покой. Или бабушка разгадывала кроссворды. Она решала их бесчисленное множество, пока глаза позволяли видеть мелкие буквы в журналах. И за этим тоже можно было наблюдать бесконечно. Или книги, которые она читала вслух. У бабушки был прекрасно поставленный голос, она отлично владела интонациями, и каждая книга в ее исполнении приобретала невероятный шарм.

И ведь было много других таких мелочей. Это, что я, пожалуй, помню лучше всего. С бабушкой было уютно. Всегда, даже когда ей было тяжело и плохо. И за этим уютом скрывалось невероятное умение переживать любые тяготы и невзгоды. Кажется, ее любимой детской книгой, которую она мне читала вслух несколько раз, была «Маленькая принцесса» Фрэнсис Бёрнетт, где описывается история английской девочки, оказавшейся запертой на чердаке в страшном пансионе, после того как ее отец разорился и умер. И вот эта девочка не озлобилась ни на кого, но сохранила чувство собственного достоинства и гордость. А потом на ее чердаке чудесным образом стали появляться красивые вещи, игрушки, одежда и другие атрибуты уюта, пока не выяснилось, что ей тайно помогает компаньон покойного отца, в итоге удочеривший ее. В этой довольно наивной, как мне сейчас думается, книге было описано именно то сочетание внешнего и внутреннего мира, в котором бабушка жила. Внутри гордость, снаружи умение даже с помощью одной и нескольких вещей обустроить пространство вокруг себя и благодаря этому пережить, перетерпеть любые невзгоды.

Именно это я почувствовал в ней, еще будучи совсем маленьким. Бабушка была всегда немного закрытая, отдаленная, хотя в то же время родная и теплая. И да, было кино, которое присутствовало не на уровне профессии. Это был образ жизни, чего я, конечно, в детстве не осознавал. Наша квартира наполнялась какими-то людьми, друзьями и знакомыми, умными разговорами и красивыми вещами. Вот приходят немолодые уже Семен Львович и Лилианна Зиновьевна. Кто они такие? Друзья, всего-то пара пожилых людей. Спустя годы я думал о том, что готов отдать немалую часть того, что у меня есть, только бы поговорить с ними – о кино, о сценариях, о литературе и переводах. На мой день рождения появляется огромный, как мне запомнилось, мужчина с кудрявыми волосами и грустными глазами. Дарит мне зеленую машину с большими колесами. Его забавно зовут Валера Залотуха. Потом я пойму, что это за человек. Наташа Рязанцева куда-то везет нас на машине, почему-то всё время резко тормозит и дает газу. Ехать с ней мне безумно страшно. Кто она такая… Еще одна подруга. И десятки, десятки других людей, которые почему-то к нам приходили в дом. Потом одна из таких гостей, бывавшая у нас еще обычной студенткой, станет моим мастером во ВГИКе.