Читать книгу "Княжна Тараканова - Фаина Гримберг"

– Да…

– Я никогда не видела мать, ничего не знаю об отце. Нянька говорила мне, что я ношу имя матери – Елизавета… Я не похожа на нее…

– Нет! – Он заговорил почти резко. – Об этом не надо говорить! Покойная императрица никогда не бывала в Европе, соответственно, никто не видел ее. Здесь, в Европе, даже не сыщешь ее портретов, а портретов ее любовника Разумовского не сыщешь тем более… Ты ничего не знаешь, для тебя все смутно!..

Она успокоилась и повертевшись в большом кресле, устроилась поудобнее:

– Власть императрицы Катерины настолько непрочна? Так просто будет устроить переворот?

– Не думай об этом, не думай! Екатерина устроила переворот сама, возглавляя кучку единомышленников. Тебе ничего не придется делать. За тебя сделают все, верные тебе люди явятся к твоим услугам, подкупят стражу, гвардейцев… Совершить в России государственный переворот – проще простого. Подкупаешь вечером стражников и гвардейцев. Ночью врываешься во дворец, арестовываешь правящую императрицу, которая тотчас перестает быть правящей императрицей! Наутро свергнутая правительница отправляется в сибирскую ссылку, а народ приветствует новую императрицу!

– А Фридрих Прусский? Что он скажет?

– Когда Екатерина приказала убить своего свергнутого мужа, Фридрих ничего не сказал! Когда в России происходит очередной государственный переворот, никто ничего не говорит, европейскому монархическому концерту, русскому народу – всем!..

Она смеялась тонкими короткими смешками, потом притихла сразу и зажмурила глаза, потом широко раскрыла глаза:

– А если этот переворот совершится, что будет тогда?

– Будет восстановлена польская государственность, договоры Пруссии, Австрии, России о разделе Польши будут аннулированы.

– Не то говоришь, – она повела головой. – Но ты же не можешь не думать, не предполагать… Я стану императрицей? А ты… Но вот это и есть сказка… Так не будет… – Она говорила детски мечтательно…

– Я могу рассказать тебе другую сказку, тоже русскую сказку. Однажды Петр Великий взял приступом какой-то немецкий город. В числе захваченных пленников находилась и семья бедного пастора, его жена, дочери и цыганка-сирота, которую жена пастора воспитывала с детства. Девушка случайно попалась на глаза царю, он сделал ее своей возлюбленной, через несколько лет она стала его законной супругой-царицей, а еще через несколько лет – императрицей. Кажется, она получила самое простое образование, едва умела писать и читать по-немецки…

Он снова присел на подлокотник и обнимал ее, целовал в висок, шептал тихонько ласковые слова…

Она просила его не уходить.

– Нет, сегодня, нет. – Снова сделался сух и небрежен. Но и она вдруг почувствовала, что ей более хочется мечтать о туманном будущем, мечтать почти до изнеможения, мечтать в одиночестве, нежели лежать рядом с живым человеком, целоваться и обниматься… Еще оставалась часть ночи и раннее утро и можно было, засыпая, воображать смутные картины величия и того, что обыкновенно называется «счастьем»… Там, в полусне, происходило это самое «счастье», сочетавшее в себе величие и присутствие Михала, который любил ее более, чем наяву… Но наяву он в своей комнате боролся со сном, покамест его камердинер, Йозеф-Антон Рихтер, тот самый, чье имя сохранилось в истории, стаскивал с его ног сапоги. Михал смутно, с тяжелой головой, представлял нечто воздушно-величавое, нечто наподобие огромного парадного портрета в отягощенной золотом раме, к которому идешь через всю залу, смутно отражаясь в ярком паркете… Но на этом портрете она была рядом с ним, он этого хотел…

* * *

Она проснулась поздно. Она так и уснула в кабинете, на канапе. Она спала в неудобной позе, тело совсем одеревенело. Она поднялась, потягивалась, ходила босиком по ковру, вскидывала руки, расправляла плечи. Подбежала к шкафу и вынула «Atlas Universel», отличное издание, новое, едва ли двадцатилетней давности, и быстро листала, убеждаясь все более в том, что представления о России должны быть у французов и даже и у немцев весьма смутные. Но это было хорошо для нее и для Михала. Впрочем, помимо атласов существовали еще и путевые записки и прочие исторические сочинения. Она отложила атлас и взялась за «Общественный договор»[72]:

«Петр обладал талантом подражательным, у него не было подлинного гения, того, что творит все из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к месту. Он понимал, что его народ был диким, но совершенно не понял, что он еще не дозрел до уставов гражданского общества. Он хотел сразу просветить и благоустроить свой народ, в то время как его надо было еще приучать… к трудностям!.. Он хотел сделать из русских немцев, англичан и французов, а надо начать с того, чтобы сделать русских русскими. Он же помешал своим подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они были тем, чем они не являются. Так наставник-француз воспитывает своего питомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством. Российская империя пожелает покорить Европу – и сама будет покорена. Татары, ее подданные или соседи, станут ее, как и нашими повелителями…»

Она могла себе позволить быть с собой откровенной. Написанное великим энциклопедистом вполне возможно было воспринять как сумбурную чепуху, и вот именно по этой причине слова Руссо могли каким-то образом приближаться к тому, что принято называть «реальностью»…

Она раскрыла «Дух законов» Монтескье и прочитала:

«Легкость и быстрота, с которой эта нация цивилизовалась, прямо показывают, что государь Петр имел незаслуженно низкое мнение о своем народе; они не были дикарями, хотя он и любил их так называть. Жестокие способы, которые он употреблял, были излишними; он достиг бы своей цели и более мягкими способами».

Можно было предположить, что и это мнение о Петре Великом – правильное. Но ей все равно казалось, что оба знаменитых француза чего-то не уловили в русской истории. Но ведь это было все равно. Покамест она и не должна ничего знать о русской истории. Воспоминания ее туманны; она не знает, кто же она на самом деле… Она легко вводила себя в состояние этих туманных чувств и смутных предположений…

* * *

Михал говорил в кабинете князя о деньгах Огинского.

– Разумеется, деньги будут возвращены, – сказал Филипп.

Михал продолжал говорить о том, что с Елизаветой связаны весьма серьезные политические прожекты…

– При всем моем почтении я не имею права открыть вам…

Князь понял слишком многое!

– Я не приобретал эту женщину в свою полную собственность! Она свободна в своих действиях и поступках…

– Стало быть, вы отпускаете ее?

– Она не рабыня…