Читать книгу "Секретные архивы ВЧК-ОГПУ - Борис Сопельняк"

— Что именно вы говорили своим товарищам? — поинтересовался следователь.

— Я говорил, что при советской власти жить невозможно, что крестьянство разорено и доведено до нищеты и голода, что налоги людей буквально задушили. Рабочим тоже не лучше: зарплата маленькая, а цены высокие. Зато хорошо живут Сталин, Каганович и другие члены правительства, которым нет дела до нужд простого народа.

— Вас не перебивали? Вам никто не возражал?

— А чего тут возразишь?! Друзья со мной соглашались и высказывались в том же духе. Не возражали они и тогда, когда я говорил, что виноваты в такой жизни Сталин и Каганович, поэтому надо их прикончить. А сделать это очень просто: надо дождаться, когда они придут в театр, и бросить бомбу в правительственную ложу.

— Это действительно возможно?

— Конечно, возможно. Ведь строгого надзора за полотерами нет, так что попасть на закрытый спектакль ничего не стоит: надо закрыться в полотерской комнате, а когда начнется представление, войти в зал и сделать, что задумал. Я даже рассказал об этом Леонову. Он меня поддержал и заявил, что сделать надо будет именно так.

— А где Леонов работает?

— По-моему, на велозаводе.

— Вы знаете и других полотеров?

— Очень многих. В Москве существует своеобразная каста полотеров, и все они из деревень Ново-Дугинского района Смоленской области.

— Ну, например?

— Да тот же Воропаев, Жунин, Щукин, Орлов, Журавлев, Буров, Фролов...

— Ладно, ладно, пока хватит, — остановил его следователь. — Вы лучше скажите вот что: они о ваших взглядах знали, с вашими террористическими намерениями соглашались?

— Конечно, знали. Орлов и Щукин, например, не раз говорили, что во всех наших бедах виноват Сталин, не будь его, жизнь стала бы совсем другой. А Фролов, будучи наиболее убежденным врагом советской власти, не раз заявлял, что этой власти скоро придет конец и свергнет ее народ, у которого вот-вот лопнет терпение. Он же говорил о том, что главным виновником плохой жизни является Сталин и с ним следовало бы рассчитаться.

— А что это за болтовня об иностранных дипломатах? Говорят, вы толковали и о них?

— Почему же болтовня?! Никакая не болтовня. Я совершенно серьезно предлагал совершить покушение на какого-нибудь известного иностранного представителя — тогда обязательно будет война, и советской власти с ее колхозами придет конец.

— Кого конкретно вы имели в виду?

— Да хотя бы министра иностранных дел Франции Лаваля. Он сидел в центральной ложе, а перед этим я натирал там паркет, да и потом был совсем рядом. Короче говоря, достать его было проще простого. А у англичанина Чарльстона я натирал полы дома.. .Так что возможности были.

— Ас тем же англичанином, с Чарльстоном, вы, случайно, не вели разговоры на политические темы? — забросил удочку следователь совсем с другой стороны.

Виноградов все понял и решительно ответил:

— Нет.

— Ну что ж, нет так нет, — решил про себя следователь и захлопнул папку. — Материала для составления обвинительного заключения достаточно и без этого.

Через несколько дней обвинительное заключение легло на стол руководства. Перечислив все, что удалось вытянуть и выбить из несчастных полотеров, руководители Управления по Московской области не без гордости делают вывод, что ими «вскрыта и ликвидирована контрреволюционная террористическая группа, которая ставила перед собой задачу совершения террористических актов над т.т. Сталиным, Кагановичем и Ворошиловым».

Как я уже говорил, усердие сотрудников управления во главе с их начальником Борисом Баком в Кремле оценено не было. Больше того, и Борис, который свирепствовал в Московской области, и его брат Соломон, который лютовал то в Башкирии, то в Бурятии, через некоторое время сами были объявлены участниками террористической организации — и расстреляны.

На какое-то время о деле полотеров забыли, но потом спохватились и решили, что надо его доводить до конца. Обвинительное заключение вместе с двадцатью двумя полотерами тут же передали в Военный трибунал Московского военного округа, и вскоре состоялось закрытое судебное заседание. Нетрудно представить, как велико было разочарование председательствующего Стельмаховича, когда на его вопрос, признают ли подсудимые себя виновными, практически все ответили, что виновными себя не признают. Помимо всего прочего, это говорило о скверной работе следователей.

Но ведь отпускать-то полотеров нельзя, это не по правилам самого справедливого и самого гуманного советского суда. Вот и пришлось Стельмаховичу прямо в зале суда уличать полотеров во лжи и ловить на противоречивых показаниях, подводя к тому, что теракт они замышляли и убить руководителей партии и правительства хотели.

Тверже всех держался Тимофей Жунин. Он, видимо, понял, что выкручиваться и изворачиваться бесполезно, поэтому свою вину признал и даже добавил:

— Кто из нас главарь, сказать трудно, потому что антисоветские разговоры вели все. Я же про себя решил так: убью кого-нибудь из вождей, даже если меня на месте покушения пристрелят.

А вот еще одна деталь из жизни того времени. Говоря о том, как существуют крестьянские семьи и, в частности, семья Жунина, его земляк Иван Матвеев сказал:

— Я слышал, что в колхозе его семье приходится очень плохо. А от него самого знаю, что когда он привозит белого хлеба, то дети едят его пополам с черным, то есть делают что-то вроде бутерброда.

Григорий Панфилов избрал другую тактику: он все отрицал, уверял, что никакого револьвера в квартире Бухарина ни он, ни Жунин не видели и ни о каких терактах никто никогда речи не вел.

— Жунин оговаривает и себя, и нас, — заявил он. — Какой из него террорист?! Он же алкоголик. У него руки трясутся. Он, кстати, не раз говорил, что человек он потерянный, и даже хотел покончить с собой. А мне он вообще должен тридцать рублей. До сих пор, дьявол, не отдал! Так что меня он приплел к своей болтовне со злобы, чтобы зажилить ту самую тридцатку.

Не стал отказываться от своих показаний и Василий Виноградов.

— Да, я говорил о возможности покушения на Сталина и Кагановича,—заметил он. — Но это не значит, что я собирался это сделать. Подчеркиваю, я говорил лишь о возможности бросить бомбу в ложу Большого театра, но никакой бомбы у меня не было. Да и это я молол спьяну. Мы же были вечно поддатыми и работали полупьяными. А спьяну чего не брякнешь!

Судья этому не поверил. Но полотеры, видимо, отстаивая честь своей профессии, все как один заявили, что без стакана за работу не принимались, а потом добавляли по ходу дела. Виноградов в этом был одним из главных закоперщиков.

Весьма своеобразный способ защиты выбрал Прокофий Воропаев.

— С меня спрос маленький, — сказал он. — Я человек контуженный. У меня постоянно болит голова. Ну, прямо раскалывается! А этот следователь, как его, Милов, кажется, допрашивал двадцать пять часов подряд. Башка у меня чуть не взорвалась, вот я и подписал все то, что он настрочил в протоколе.