Читать книгу "Улей - Тим Каррэн"

кости растут, глаза слезятся. Да, он мог слышать практически всё, но не то, что могло скрываться прямо перед ним. Рука в перчатке так крепко сжимала ледоруб, что он думал, что может сломать металлическое древко.

Давай, мудак, покажись, папочка хочет тебе башку отрезать на хуй.

Но ЛаХьюн не появлялся, а Хейс прошел уже половину пути. Он начинал нервничать. Реально переживать, что ЛаХьюн забавляется, заманил его в ловушку здесь, убрал с дороги, чтобы достать Шарки. Хотя... у него все еще было чувство, что ЛаХьюн был здесь. Где-то.

И затем, пройдя две трети пути вниз, до него дошло.

Был здесь, ты, идиот. Прошедшее время. Сейчас он в гараже и...

Он услышал, как лязгнула решетка и кто-то вскарабкался наверх и вылез. Затем услышал выстрел из дробовика. Только раз. Шарки вскрикнула, и тут же раздался пронзительный крик дикой ярости и боли. Раздался грохот, и кто-то завопил. Хейс начал двигаться так быстро, как только мог, отставая всего на несколько секунд от ЛаХьюна... или то, чем он сейчас был. Трубопровод начал дрожать, когда началась глубокая, гудящая вибрация, с грохотом осыпавшая Хейса кусками льда.

А потом была решетка.

Она была закрыта, но он ударил ее, как ракета, распахнул и открыл, и первое, что он увидел, катясь по заснеженному полу, была кровь. Она был разбрызгана повсюду полупрозрачными завитками, которые в натриевом свете казались фиолетовыми. Хейс безумно подумал, что это выглядело так, словно кто-то тряс там разбрызгивателем с красными чернилами.

Затем он увидел Элейн.

Она лежала лицом вниз возле "Спрайта". Дробовик лежал в нескольких футах от нее, и чувствовался запах дыма и кордита от выстрела. Хейс пошел к ней, но затем почувствовал движение позади себя, а затем в стороне.

ЛаХьюн.

Он спрыгнул с капота одного из грузовиков и приземлился очень грациозно, как будто его держали в воздухе невидимые крылья. Колени он держал согнутыми, а руки раскрытыми, словно когти, прижатыми к груди. Он подражал Старцам, потому что теперь он был ими. Все человеческое из него было выдавлено. Он был всего лишь губкой, напитанной их разумом и питаемой психической энергией тех мертвецов в Доме Тарга.

Он выглядел отвратительно.

То, что он был аватаром, болезнетворной клеткой инопланетян, исказило его не только психологически, но и физически. Голова выглядела неестественно огромной, на ней отсутствовали огромные пряди волос. Лысеющий череп распирало то, что было внутри, украшенный синим узором вен, которые, казалось, пульсировали и шевелились... как будто прямо под его кожей жили толстые черви цвета индиго. Лицо искажено, страшно морщинистое, мумифицированное, впалое, серое как плоть трупа. Его губы усохли, десны выступили и покрылись пятнами, зубы выдвинулись наружу, как клыки.

Хейс поднял ледоруб, кишки сжались в комок.

ЛаХьюн просто стоял там, его глаза были такими же красными, как пролитая кровь. Он взглянул на Хейса с почти безумной ненавистью, слепым и всепоглощающим гневом. И это было плохо. Достаточно плохо, чтобы Хейс сделал один спотыкающийся шаг назад, но хуже всего было то, что Шарки не промахнулась.

Она попала в ЛаХьюна двенадцатым калибром.

Это был выстрел по касательной, оторвавший большую часть его головы, включая ухо. Плоть вокруг этого ужасного кратера почернела и обгорела от контактных ожогов, а внутри зазубренной пропасти разбитого черепа можно было увидеть мозг ЛаХьюна... каким он был распухшим и мясисто-розовым, извилины поднимались, как хлебное тесто, артерии были толстыми и отвратительными, как красные прудовики[52], вцепившиеся в серое вещество, как пальцы.

Он не мог быть живым.

И, возможно, не был. Но паразиты, живущие в его голове, наверняка были.

"Стой там, ЛаХьюн", - сказал Хейс, медленно приближаясь к дробовику.

Администратор был одержим... биологически и духовно. Он больше не был человеком. Он был подобен живому монолиту, надгробию из плоти и крови, воздвигнутому темной памяти об этих пагубных существах. Они были в нем, как личинки в тухлом мясе, и никакая физиология не могла противостоять такому вторжению, не мутировав, став самим ужасом.

"Просто держись подальше, ЛаХьюн, или, клянусь Богом, я разобью твою чертову голову и нассу на то, что останется".

Но мог ли он? Мог ли он действительно замахнуться ледорубом на эту громадную инопланетную злобу? Да, он знал, что мог. Точно так же, как он мог наступить на здорового паука, раздутого от крови. И все же мысль о том, что ледоруб вонзится в мозг и он лопнет, как пузырь с водой или мясистый воздушный шар, и обрызгает его мерзостью, - была почти невыносимой.

ЛаХьюн сделал извращенное подпрыгивающее движение вперед.

Он склонил свою выпуклую голову набок, и из зияющей раны потекла розовая внутричерепная жидкость. Его сморщенные губы были раздуты, как будто он хотел поцеловать его на ночь. Кожа там была морщинистая, как у восьмидесятилетней женщины. Он издал глухой свистящий звук, который постепенно повышался до этого пронзительного, безумного пения, которые было громким и пронзительным и превышало объем, который могли произвести человеческие легкие.

Хейс почувствовал, как пылающие красные глаза впились в него, но он уже был в движении. В тот момент, когда одержимый разум ЛаХьюна сбил его с ног, ледоруб уже летел. Он попал прямо между глаз, лезвие рассекло лицо по всей длине. Вытекло что-то вроде крови, но оно было голубовато-зеленого цвета, похожее на сок раздавленного кузнечика, и мутное.

Тем не менее, ЛаХьюн не умер.

Он издал жалобный, мучительный визг и упал назад, и в этот самый момент лобовые стекла всех машин в гараже разлетелись вдребезги. Пронесся сильный порыв ветра, сбив Хейса с ног, а затем откатив его прочь. ЛаХьюн подошел к нему, его глаза наполнились искрящимся электричеством... кровоточащими красными слезами и неземной яростью.

Хейс знал, что с ним покончено.

Так умирали обманщики, так казнили революционеров эти насильственные, спятившие инопланетные разумы. Они уже проникли в его голову, сокрушили волю и посылали раскаленные добела удары боли через нервные окончания.

Но в своем высокомерии они забыли о Шарки.

И не вспоминали, пока она не села с дробовиком в руках. Огромная, гротескная голова ЛаХьюна повернулась на шее, глаза пылали багровым светом, а потрескавшиеся губы