Читать книгу "Уроки магии - Элис Хоффман"

– Ты умеешь говорить? – спросил судья.

– Да, конечно, – ответила Фэйт.

Одно неловкое мгновение они внимательно смотрели друг на друга, ошеломленные схожестью интонаций. Высокомерие и ум хороши для судьи, но плохо подходят девочке-сироте. И Фэйт опустила глаза, смирив гордыню.

– Надеюсь, пока ты здесь живешь, мы не часто будем тебя слышать, – заявил судья. – В моем доме должно быть тихо. Мы слушаем глас Бога.

– А я думала, это ваш голос, сэр, – возразила Фэйт.

Тут и младшие дети подняли на нее глаза, а сын густо покраснел. Его тоже назвали Джоном. Когда-то еще совсем малышом, он разглядывал Фэйт сквозь белые флоксы, но, когда подрос, научился подавлять эмоции из страха перед отцом. Судья вновь озадаченно взглянул на служанку.

– Иди. И делай, что тебе велят.

Фэйт пошла за печеньем, чувствуя, что Джон-младший наблюдает за ней, и, обернувшись, едва заметно ему улыбнулась. Союзник в этом доме ей совсем не помешает. Брат по отцу, но в этой половинке не было ни капли крови, определявшей ее истинную сущность. Фэйт терялась в догадках, чем Джон Хаторн привлек ее мать. Вероятно, он, как многие мужчины, предстал перед ней в фальшивом обличье.

Когда Фэйт вернулась в гостиную, чашки Джона на столе уже не было.

– Только что произошло нечто странное, – сообщила Руфь служанке. Хозяйка с удивлением выслушала разговор между девушкой и Джоном. – Муж пожаловался, что боится идти на собрание. Он всегда считал судей образцом дисциплины и никогда не испытывал страха. Похоже, твое влияние на него весьма благотворно.

– Я в этом сильно сомневаюсь, мэм, – поспешно ответила Фэйт. Чай, вызывающий откровенность, влияет даже на самых завзятых лгунов, которые не бывают искренними не только с близкими, но даже с самими собой. Рецепт Фэйт сотворил чудо: Джон сказал жене правду. – Жаль, что судья не попробовал печенья: оно бы ему понравилось.

Руфь погладила ее руку.

– Ты хорошая девушка.

Служанка показалась Руфи невинным созданием, видящим в каждом только хорошее. Однако муж и после двадцати лет супружеской жизни оставался для нее незнакомцем.

* * *

Фэйт убрала со стола кости, завернула их вместе с остатками своего ужина в носовой платок, спрятала в корзинку и вышла из дома, сказав, что принесет с рынка овощи и лекарственные травы. Она надевала плащ и башмаки даже в хорошую погоду. Распускались папоротники, на болотах в изобилии росли лапчатка и кандык. За Фэйт, как всегда, следовала тень – ее дорогое дикое сердце, иная сущность, которая, как и она, притворялась не тем, кем была на самом деле. Люди, выглядывая из окон, могли поклясться, что видели черного волка с собачьим ошейником, тайком пробиравшегося по мощеным улицам, хотя большинство волков в этой местности было убито за вознаграждение или ради меха.

Фэйт, смутно помнившая дорогу, прошла через луг и направилась к лесу. Город разросся, но по-прежнему оставалось много участков невозделанной земли, где росли сосны и дубы, старые каштаны и вязы, виргинская лещина и благоухающие дикие вишни с их вкуснейшими плодами и ядовитыми косточками. Наконец Фэйт вышла на покрытую грязью прогалину, где когда-то проложила тропу Мария. Девочка поскребла каблуком землю и обнаружила голубоватые камни, которые ее мать принесла с берега озера. Грубо сколоченный из планок забор, окружавший сад, завалился и порос диким плющом. Маленький покосившийся домик, заброшенная охотничья хижина, на которую Мария потратила столько трудов, чтобы превратить в сносное жилище, стояла на месте. Толстая вощеная бумага, закрывавшая окна, была разорвана: внутри селились еноты и ласки, а одно лето и осень, пока не догорели ее последние всполохи, в домике обитал медведь. Косточки винограда, которым он лакомился, дали побеги, и теперь лоза с распустившимися широкими зелеными листьями уже поднялась выше крыши. Фэйт не узнала дерево, выкопанное Самуэлем Диасом за тысячу миль отсюда, привезенное в Салем и высаженное как раз накануне отъезда Марии из Массачусетса. Люди в городе говорили, что, если ты стоишь под магнолией, возлюбленная придет к тебе в любой час и в любое время года, а когда дерево расцветало, прохожие в замешательстве недоумевали, то ли снег выпал в мае, то ли звезды упали с неба.

Даже ожесточившаяся, бессердечная девочка загрустила бы, вернувшись в дом своего детства. Фэйт влезла на сломанный забор и сбросила с него плющ. За ним она обнаружила то, что искала, – аптечный огород. Он совсем зарос спутанной и переплетенной сорной травой, но все же там попадались стебли белладонны и корень, имевший человеческие очертания, который, как гласит молва, кричит, когда его выдергивают из земли. Наполнив корзину нужными ей травами, Фэйт заметила, что из гнезда выпал маленький воробушек: еще один необходимый ингредиент свалился прямо к ней на колени. Она взяла его в руки: для обряда черной магии ей недоставало костей, сердца и печени. Закрыв глаза, Фэйт свернула птенцу шею и тут же ощутила неправильность этого поступка: под кожей словно запульсировал рой жалящих пчел. Тот, на кого обращено заклинание, почувствует боль, которую причинил другим: совершенные им дурные поступки будут выходить наружу и кусать, словно острые зубы, и он будет мучиться угрызениями совести.

Когда девочка лишила жизни воробья, охваченный горем Кипер откинул голову назад и завыл, словно Фэйт снова украли. От его воя по ее спине пробежала дрожь. Открыв глаза, Фэйт увидела, что бездыханная птичка лежит на ее ладони, а Кипера рядом нет. Он разорвал с ней узы и покинул ее: Фэйт теперь не та, к кому он был привязан, к кому пришел добровольно – ведь фамилиара нельзя позвать, он сам делает свой выбор. Фэйт завернула трупик воробышка в кусок фланели, положила в корзину с лекарственными травами и пошла искать Кипера. Отпечатки его лап в грязи вели мимо озера, где она кормила хлебом гигантского угря. Фэйт обыскала все утесы и пещеры, но Кипера нигде не было. Она звала его, свистела и хлопала в ладоши, но волка и след простыл. Самый преданный друг ушел от нее, и он имел на это все основания. Фэйт теперь была уже не той девочкой, которую он знал. Поступки изменяют тебя, и часто не в лучшую сторону.

– Вернись! – кричала Фэйт, срывая голос. – Если уйдешь, перестанешь для меня существовать!

Раскрасневшаяся, она бежала через поля. Вернувшись в домик с растущими рядом вязами, она принялась готовить на медленном огне кухонной печи варево для проклятия. Когда Фэйт разрезала птичку на части, линия жизни на ее левой ладони перестала изменяться. Если бы она взглянула на нее в день, когда подметала пол в доме Хаторнов и кипятила белье в воде с золой и щелоком, она бы увидела, что ее судьбой теперь владеют горечь и злоба. По правилам магии, ей придется заплатить высокую цену за то, что она совершила из мести.

* * *

Самуэль Диас вернулся в Нью-Йорк и прочитал на могиле Абрахама кадиш[50] в память об отце, ушедшем из этого мира. Самуэль побывал на Ямайке и в Бразилии, на безымянных островах и в морях, где не дули ветры. Он видел множество деревьев, которые мог бы захватить с собой, красивые необычные сорта – в Нью-Йорке такие никто не видел: розовое трубное, синее палисандровое, дерево красных тропических пород с зелеными и белыми цветами; но в этот раз его единственным грузом были бочки с темным ромом. Самуэль оставил деревья там, где они росли, хотя каждое из них навевало мысли о Марии Оуэнс. Если человеку ничего от тебя не надо, подарок не имеет никакой ценности. Но во сне он часто видел лицо Марии, когда она выглянула из тюремного окна и сказала, что магнолия – настоящее чудо.