Читать книгу "Марь - Алексей Воронков"

Обычно Ерёма ходил на дальний свой участок пехом, чаще на лыжах, но вот теперь, когда и вовсе стало мало снега, сел на учука. Это тому по глубокому снегу идти тяжело, а по твердому насту оно проще.

Свои ловушки обычно Ерёма проверял раз, ну, бывало, два раза в неделю. Путь не близкий, а нужно еще от прежнего похода отойти. Мужик он молодой и крепкий, но и он уставал порой так, что потом долго отлеживался на койке, восстанавливая силы. В такие часы домашние его не беспокоили. Даже дети вели себя тихо, понимали: отец выбился из сил.

Но потом он снова становился бодрым и приветливым, и тогда уже можно было и за водой попросить его сходить, и в магазин, и животных накормить. И делал он это все с удовольствием, а то и с куражом. Так бывает, когда человек очухается после тяжелой болезни и ему вдруг захочется летать.

В тот день он, как обычно, встал ни свет ни заря и, накормив животину, стал собираться в дорогу. Начало весны – время обманчивое. Не смотри, что днем солнце припекает, ночью все равно мороз прижмет. Потому надо одеваться по-зимнему. Вот и он первым делом отыскал меховые носки – доктон, которые вместе с другими вещами приготовила ему в дорогу Арина, надел душегрейку, влез в эрки, этакие тунгусские штаны из ровдуги, сунул ноги в унты, после набил инмэк, небольшую ручную сумку, продуктом, о котором позаботилась еще с вечера мать. Когда закончил приготовления, накинул на себя якодыл – меховую доху из зимних шкур оленя, напялил на голову авун и вышел на мороз. Надо было готовить в путь учака.

Завидев его, залаяли собаки – будто в предвкушении близкой охоты. Но он сегодня их не возьмет с собой. Если их брать, то надо брать и корм для них – далавун, а это лишняя тяжесть. Ничего, как-нибудь и без них обойдется. Если что, у Ерёмы винтовка имеется, так что ему даже амикан не страшен. Ну а с волками он давно дружит. Он в них никогда не стреляет, напротив, даже пищей с ними делится. За это те ему благодарны. Чтобы выказать эту свою благодарность, они, случалось, выгоняли на него изюбря, а то и сохатого. Однажды он гнался на лыжах за раненым согжоем, так волки остановили оленя и держали его до тех пор, пока не подоспел Ерёма…

Учак его, трехлеток Гилюй, тоже ушки навострил. Раздувая ноздри, скребет воздух, пытаясь распознать намерение Ерёмы. Да ведь и так ясно, что тот собрался в тайгу. Вон как оделся тепло. Да и оружие при нем. Винтарь – на крупную дичь, дробовичок – для соболиной наживы. Но возьмет ли он его? И только когда хозяин вывел его из заградка и стал снаряжать, он понял, что предстоит дорога. Притих, прикрыв тяжелыми веками свои ясные глаза, и терпеливо стал ждать, когда Ерёма взнуздает его и закрепит на нем свои доспехи.

Но вот и все. Прощайте, женщины, прощайте, сыновья! Ваш Ерёма отправляется в дальний путь. Ждите его и просите духов, чтобы они послали ему побольше трофеев, а главное – дали бы возможность вернуться назад.

– Когда ждать-то, Ерёма? – как всегда сдержанно, спросила Арина.

– Жди!.. – не глядя на нее, коротко ответил охотник и пришпорил учака. – Киш! Киш! – торопит он его. Дорога дальняя, так что легкой прогулки не получится. – Киш! Киш!..

– Ерёма! – кричит ему из-за ограды сосед Фрол. – Счастливого пути! Храни тебя Бог!

– Угу… – только и буркнул Савельев.

Последнее время Ерёма сильно болел, это после того, как его поломал амикан. Он вообще думал, что до лета не встанет с постели. А времени на всякие болезни у него не было – надо было в тайгу идти, деньги зарабатывать. Ну а разве пойдешь, когда на нем такой тяжелый панцирь из гипса. Пришлось упрашивать молодую фельдшерицу Татьяну, чтобы та его раньше времени с него сняла, – просто сил не было больше ждать. Девка артачилась, ссылалась на науку, но он все-таки уломал ее. Знал бы, что с ним будет, может, и не стал так торопить время. Но человек ведь не может заглянуть в завтрашний день, оттого часто и случаются с ним всякие беды. Было б не так – и бед было бы меньше.

Сейчас вроде рана его не беспокоит. Иногда только стрельнет что-то в поврежденной ключице, заставив вздрогнуть и прикусить от боли язык, а так ничего, жить можно. Вот только фельдшерица советовала ему не шибко-то ломать себя, а то, мол, снова придется лечить кости. А для этого опять же время потребуется. Он обещал ей беречься. Хороший человек, думает, надо ей мясца подбросить. А то живет на всем магазинном…

Выбравшись из поселка, Ерёма направил Гилюя на север. Якодокит – дорога к якутам. Привычный для него путь. Он бы его и с закрытыми глазами угадал. Вот и учак его идет уверенно и споро, потому что не раз ступал этой тропой. Солнце медленно поднимается над тайгой, орошая ее нежными брызгами света. Воздух чистый и прозрачный… Вот сейчас посильнее пригреет солнце, и тут же густо запахнет смолой. И то будут запахи жизни. Смерть пахнет не так. Тревожно пахнет так, зовуще и безнадежно. И еще веет пронзительным холодком – будто бы из расщелины какой горной…

…А когда закончится овилаха бега, начнется месяц пробуждения – туран бега. Это будет второй весенний месяц, когда дни станут еще длиннее, а ночи короче. Когда солнце поднимется еще выше над тайгой и коснется своим лучом дремлющего черного ворона, с пробуждения которого для тунгусов начинается настоящая весна. «Карр-карр!» – возвестит он о ее начале громким криком, разбудив от долгого зимнего сна все живое. И проснется тайга, и защебечет на все голоса, и закопошится, и просветлеет; вскроются таежные ключи, оттают небольшие озерца, а у берегов рек появятся проталины. Жизнь забьет ключом! Днем над головой запищат поползни и чечетки, свадебно засвистят в кустарниках по-над горными ручьями рябчики; на восходе солнца пробные вылеты на токовища сделают глухари, чьи настоящие свадебные пиры начнутся только в мае. «Карр! Карр!»

Переменчива погода в апреле, капризна. В ясные дни уже по-весеннему тепло. Повсюду тают последние снега, бегут ручьи, а воздух свеж и весь напитан влагой. Окинешь тайгу с высокого места взглядом, и она покажется тебе огромным желтым ковром, похожим на барсучью шкуру, и в этой бескрайней лиственничной желтизне прозрачными кажутся широкие речные долины, покрытые к весне голубизной. А тут вдруг небо затянут косматые тучи, и все краски вокруг разом померкнут. Повалит снег. Да такой густой, что в двух шагах ничего не разглядишь – сплошная белая пелена. «Однако опять зима вернулась», – скажут тунгусы. Но потом небо прояснится, выглянет солнышко, и только что выпавший снег тут же начнет таять. И снова побегут меж дерев ручьи, тайга наполнится птичьим гомоном и перезвоном капели. И так бывает по нескольку раз в день.

Зима с весною соревнуются, говорят люди. Кто в этой схватке вконец победит, знают все. И потому веселее становится на душе – даже петь порой хочется.

«Карр! Карр!» – звучит в тайге голос весны. Если городские презирают эту птицу, то у тунгусов ворон издавна в почете. Ворон, говорят они, был когда-то человеком, а потом превратился в птицу, оставив в своем характере все человеческие черты. Он предан своим родным местам, как и орочон, терпеливо переносит все невзгоды – и голод, и холод, и грозы с ураганами… И другое – всю жизнь эти птицы остаются верными друг другу, а еще они на удивление чуткие и душевные существа. Тунгусы даже уверяют, что ворон оберегает оленей от хищников, помогает разыскивать диких животных во время охоты, своим криком предупреждает охотника о приближении опасного зверя, того же медведя или рыси… Ну и, конечно, нет в тайге лучшего санитара, чем ворон, который, вместо того чтобы нападать на все живое, предпочитает поедать в дальних глухоманных ее уголках всякую падаль.