Читать книгу "Века перемен. События, люди, явления: какому столетию досталось больше всего? - Ян Мортимер"

Заключение

XIX в. – это огромная волна перемен. В свои временны́е пределы он уместил целый ряд поразительных преображений: переход от сельской жизни к городской, от неграмотности к грамотности, от сельского хозяйства к промышленности, от путешествий верхом до поездок по железной дороге со скоростью почти 160 километров в час, от письма из Великобритании в Австралию, шедшего шесть недель, до телеграммы, доходящей практически мгновенно, от слепых половых предрассудков до кампаний за равенство женщин. Преображение повседневной жизни оказалось настолько радикальным, что очень трудно выделить какую-то одну значительную тенденцию. Если и есть общий образ, к которому можно свести все эти различные факторы, то это будет пар – паровозы и пароходы, заводы и локомобили изменили мир до неузнаваемости. Но наиболее значительные последствия имели общественные реформы, или, как я уже сформулировал ранее, растущее понимание, что один человек не более и не менее ценен, чем другой.

Один аспект изменений, который мы еще не обсудили, – увеличение свободного времени. Лишь когда люди перестают отчаянно бороться за то, чтобы прокормить и одеть семью, у них появляется время, чтобы заняться играми или хобби. В конце XIX в. подушный доход в Великобритании вдруг резко вырос. Мужчины и женщины все чаще брали выходные, чтобы посмотреть или поиграть в спортивные игры днем или сходить в театр, мюзик-холл, на классический концерт или в оперу вечером. Они читали романы, играли на фортепиано и даже ездили в отпуска, в том числе и заграничные. Если вы когда-нибудь задавались вопросами, почему многие популярнейшие командные игры – футбол, регби, крикет – изобрели в Великобритании, то дело здесь не только и не столько в том, что Лондон управлял немалой частью мира, а в том, что британские рабочие стали первыми, у кого появилось достаточно свободного времени, чтобы ездить в другие города и регулярно играть с другими командами. К 1900 г. рабочие и во многих других странах Запада имели достаточно времени и денег, чтобы отложить инструменты и начать гонять мяч. Если вспомнить предыдущие века, когда люди регулярно страдали от голода, это само по себе впечатляет.

Главный агент изменений

В XIX в. выбрать главного агента изменений сложнее, чем в любом другом. В результате активных обсуждений в последние несколько лет я составил список из десяти имен: Александр Белл, Луи Дагерр, Чарлз Дарвин, Томас Эдисон, Майкл Фарадей, Зигмунд Фрейд, Роберт Кох, Карл Маркс, Джеймс Клерк Максвелл и Луи Пастер. Большинство людей вспоминают знаменитые пары соперников: изобретателей (Белл против Эдисона), ученых-медиков (Кох против Пастера), физиков (Максвелл против Фарадея). При упоминании имени Дарвина я часто слышу в ответ, что Альфред Рассел Уоллес выдвигал похожие идеи об эволюции, и Дарвина мы лучше помним только потому, что его книга «О происхождении видов» (1859) стала отправной точкой для дискуссий о религии, науке и эволюции. У Дагерра тоже есть сильный соперник – Фокс Тальбот, чей вклад в развитие фотографии, возможно, стал даже более важным. Влиятельных мыслителей в XIX в. было столько, что дискуссии о том, кто же является наиболее важным из них, приобрели довольно оживленный характер – вплоть до криков и стука кулаком по столу.

По моему мнению, два самых достойных кандидата – это Чарлз Дарвин и Карл Маркс. Дарвина я рассматриваю в первую очередь из-за его связи с вопросами веры. Как мы уже говорили в главе о XVI в., во что бы вы ни верили, вы верите во что-то – будь то творческие силы Бога или эволюция живых существ благодаря случайной химической реакции в «первичном бульоне». Но есть фундаментальная разница между верой в то, что ваше существование – следствие Божьей воли, и в то, что это результат естественного развития вещей, никак не направляемого духовными силами. Вы можете молиться Создателю, а вот случайному скоплению химических веществ в «первичном бульоне» молиться не получится. Вы можете верить, что Создатель требует послушания и поклонения, а вот силы эволюции этого не требуют. Если признать, что Дарвин сделал больше, чем кто бы то ни было, чтобы уничтожить веру в то, что можно повлиять на материальный мир, молясь некоей духовной силе, то мы должны отдать ему главную роль в социальной перемене, которая, несомненно, стала одной из самых значительных в истории. Но его заслуги в данном вопросе сомнительны. Уже в 1850 г., за девять лет до издания «О происхождении видов», лишь 40 процентов англичан ходили в церковь. Более того, читатели были достаточно искушены в своем понимании Библии, чтобы осознавать, что явно некорректная история сотворения мира, изложенная в Книге Бытия, не делает автоматически неверными все остальные книги, особенно Новый Завет. Таким образом, Дарвин повлиял на религию примерно в такой же степени, как и врачи в XVII в. Если вам стало лучше от лекарства, а не от чуда, это вовсе не означает, что Бог в этом никак не поучаствовал. А вопрос, видите ли вы руку Бога в медицине или естественном отборе, сводится к личной системе верований, намного более сложной, чем согласие с какой-то одной научной теорией.

Соответственно, я назову главным агентом изменений в XIX в. Карла Маркса. Не потому, что считаю историю человечества историей классовой борьбы, капитализм – обреченным на гибель, а пролетариат – так же обреченным на успех; все ровно наоборот, как вы увидите в последней части книги. Тем не менее Маркс сформулировал концепцию промышленного труда как исторической силы и помог создать массовое движение за освобождение рабочего класса, которое доминировало в политике с третьей четверти века. Его мысли были не просто философскими или экономическими комментариями: с ними на устах совершали настоящие революции. Маркс популяризировал социализм, который, по словам Джорджа Оруэлла, имеет определенный налет «мистики» – идею бесклассового общества, – и за эту «мистику» люди были готовы сражаться и умирать[173]. Идеи Маркса привели к политической организации рабочей силы, к бунтам на фабриках и промышленным конфликтам; а еще они привели к принятию законов об общественном обеспечении, которые, как надеялись правительства, смогут остановить волну революций. Его ви́дение истории как борьбы экономических сил убедительно, и, пусть мы и не согласны с его предсказаниями, здесь он оказался абсолютно прав. С социальной и экономической точки зрения мы связаны правилами, такими же древними, как и само общество. И это понимание оказало намного большее влияние на взгляды людей 1900 г. на общество и желаемые перемены, чем важный, но абстрактный вопрос о том, сотворено человечество Богом или же появилось в результате эволюции.

1901–2000

Двадцатый век

На фотографиях моего прадеда Джона Фрэнка Мортимера, сделанных в начале XX в., он одет в деловой костюм, очень похожий на те, что носят сегодня. Думая о нем, я понимаю, что у него намного больше общего со мной, чем с его собственным прадедом из 1800 г., фотографий которого, естественно, не существует. Он голосовал на национальных и местных выборах. В молодости проводил время на катке, играл на скачках, собирал марки в качестве хобби, женился на женщине из другой части страны, а его дети (родившиеся с 1904 по 1908 г.) играли с плюшевыми мишками и куклами. У него были велосипед и граммофон, телефон и освещение в доме, проточная вода и газовая плита. Что необычно, у него была также стиральная машина с механическим вращающимся барабаном: семья занималась окрашиванием и стиркой тканей. На улицах его родного Плимута по ночам горел электрический свет, и их патрулировали полицейские. Они с женой Кэтрин ездили в отпуск за рубеж по железной дороге и на кораблях, а по выходным ходили в походы в Дартмур. Они прочитали немало романов, посещали музеи и публичные лекции, которые читали выдающиеся и знаменитые люди. Он дожил до 72 лет, она – до 82. Конечно, моя и его жизни все-таки имеют и определенные отличия. Я не умею кататься на коньках, не хожу в церковь, не играю на скачках и не интересуюсь филателией. Я даже не представляю, как красить ткань, у меня нет слуг, а за моими детьми в детстве не присматривала няня; но в остальном наши различия – всего лишь вариации на сходную тему. Для развлечения я играю на гитаре, а не собираю марки. Вместо катка хожу в кино. Вместо телеграмм отправляю электронные письма. Баланс между работой и развлечением, потребностями и желаниями, свободой и ответственностью, одиночеством и общительностью, образованием и опытом тогда был практически таким же, как и сейчас.