Читать книгу "Наполеонов обоз. Книга 2. Белые лошади - Дина Рубина"

– Братья!!! Бра-а-атья!!!

…Минут через десять Павел рванул на себя дверь заднего крыльца и вошёл в кухню. Пошатываясь и отирая ладонью разбитое лицо, открыл до упора холодный кран и, содрав с себя окровавленную рубаху, долго плескал в лицо и на грудь пригоршни воды – весь пол залил. Потом набрал воды в кружку и так же долго, жадно пил…

В дальней комнате выла мать. Виктор неподвижно сидел на табурете, уставясь в пол.

Павел допил воду, повернул к отцу разбитое лицо и внятно, злобно отчеканил:

– Чего расселся, как… Собирайте манатки! Через полчаса выезжаем.

– А где… этот… – неверными губами спросил отец.

– Ушёл… – спокойно ответил Павел. – Утёк… с концами.

И тихо рассмеялся, оскалив разбитый рот.

* * *

…Ледяные валы поднимались со дна карьера, добирались до пояса, охватывали грудь, заливали макушку. Его сорвало с обрыва и несло одинокой щепкой в ледяной воде, крутило, погружая с головой в гибельный мрак. Судорога свела не ноги одни, а всё тело. Он погибал… погибал…

– Надя… – шептал, – Надя…

Но она не могла к нему пробиться сквозь глыбы льда и печали, она и сама боролась с ледяною тьмой… И, в последний раз выныривая на поверхность, он сейчас лишь одного хотел: чтобы вместе они, сцепившись в последнем объятии, погрузились в конечное забытьё – в клубящуюся стылым туманом ледяную пасть Аида…

Когда в другой раз очнулся в полнейшей тьме – от невыносимого холода, – первым делом выплюнул осколки во рту… зубы? Под головой стыла какая-то жижа – кровь, понял, моя кровь. Где я… что за склеп… Где я?!. Острый его нюх даже сквозь кровавую юшку в носу ощутил смутно знакомое слияние нескольких запахов: мёрзлое мясо, речной лёд, струганое дерево… дух копчёных колбас.

Он шевельнулся в попытке нащупать границы пространства вокруг себя – правая рука, перебитая, не поднималась. Да и левая не была геройской рукой. Грудь и бока болели при каждом вздохе: значит, и рёбра повреждены… Передавленная гортань хрипела и всхлипывала.

Он вспомнил всё, до последней минуты, – до того момента, когда Виктор запихивал Людмилу в дом – руками, коленом заталкивал внутрь, хоть так пособляя сыну… Родственнички… Но где же я… Нет, не лежать так! Двигаться… Двигайся, чёрт!

Он с трудом перекатился на живот и щекой ощутил сухое душистое крошево… опилки! Что это, где, куда его завезли – на лесопилку? И, господи, почему ж так нечеловечески холодно… Он вновь тяжело перекатился на спину. Высоко над собой в полнейшей тьме различил узкое лезвие тёмно-синего неба с крошечным огоньком звезды: щель где-то… в потолке?

И вдруг всё понял.

Ледник!!! Он лежал на полу в знатном леднике Матвеевых, к тому же раздетый лежал, в одной рубашке и в трусах. Значит, портмоне с паспортом, а заодно пиджак и куртку, забрал братец. (Логично: Аристарх Бугров – Аристарху Бугрову…) А ведь Пашка наверняка считает, что прикончил его. Или почти прикончил. Уверен, что холод ледника завершит дело. Дурак ты, Пашка! Вот холод меня и спас. Сколько было случаев, когда мёртвые с виду алкаши приходили в себя в морозильниках морга.

А сейчас – двигаться! Выползти отсюда любой ценой!

Кричать, звать на помощь он пока не решался. Неизвестно, где сейчас Матвеевы. Хорошо, если уехали… Да и кричать вряд ли он сможет при такой боли в сломанных рёбрах, в передавленной Пашкиными лапами гортани. К тому же рана в голове принялась опять кровоточить, стекала струйкой по лбу. Плохо: одной действующей рукой порвать рубаху и сделать себе перевязку вряд ли получится. Но ведь у твоего предка получилось?

Опершись на левую руку, он попытался подняться, но лишь замычал от боли. Полежал ещё, стараясь припомнить географию этой проклятой могилы. Где-то тут должны быть ступени наверх, к щели между створами дверцы, к той звёздочке, что так весело к нему заглядывает. Ступени, по которым ты рёбрами и проехался, когда Пашка скинул тебя вниз.

Он медленно перевернулся на живот, подтянул колени, постоял так… и пополз по направлению к предполагаемой лестнице. Наткнувшись на неё, страшно обрадовался. Следующие минут двадцать с трудом и мучительной болью подтягивал себя со ступени на ступень, пока наконец не вполз наверх.

Здесь, у выхода, тоже было холодно, но не могильным мёртвым хладом, а живым снежным мартовским морозцем, уже напоённым предвкушением весны. Он потянулся к створе люка, толкнул её… и понял, что заперт снаружи.

Что ж, глупо было надеяться…

Он полулежал на ступени ледника, стиснув зубы и тяжело дыша, пытаясь постичь мысли и намерения Павла. Продали они дом? Судя по запаху остатней убоины в леднике, ещё нет. Каким идиотом надо быть, чтобы думать, что Пашка не навесит замка – на всякий случай. И от посторонних, и, значит, не был уверен, что закончил работу. Может, родителей торопился вывезти: зачем ему трепливые и нервные свидетели. А ледник за несколько дней уж точно прикончит кого угодно, даже вполне здорового мужика. Скорее всего, Пашка собирался вернуться сюда ночью дня через три-четыре, один или с подручными бугаями, – выволочь наружу тело брательника и вывезти куда-нибудь в лес. Не закопает же он меня тут, в огороде.

Ну, теперь ползи вниз… Да-да, вниз, болван, ищи что-нибудь, что выбьет петлю замка. Замок у них всегда был надёжным, а вот петли старые и расхлябанные. Так что – ползи… ползи, если ты такой дурак недальновидный. Нащупывай… ищи. А воспаление лёгких… – ничего, полечим антибиотиками.

Ещё через полчаса, сползши к подножию лестницы, он нащупал в темноте кабанью ногу – тяжёлую, чёрт, совершенно каменную! Ползти с ней наверх было в сто раз труднее… Но он отдыхал на каждой ступени. Кровь из раны на голове к тому времени прекратила течь, а вот силы как-то убывали. И только боль и бешенство держали на плаву, отрезвляли, не давали потерять сознание.

Крепко ухватив левой рукой кабанью ногу, упершись обеими пятками в узкую ступень лестницы и стараясь удержать равновесие, он поднял свой диковинный снаряд и ударил им в створы дверцы. И вскрикнул от боли.

– Ничего… – прошептал себе. – Ничего. Ещё разок… Ты же не собираешься… тут остаться…

Размахнулся сильнее, вновь ударил. И, уже не обращая внимания на боль, мерно размахивался и бил, размахивался и бил… Она поддастся – бах! – эта створа… – бах! – эта стерва… – бах! Не может быть, что-бы! – бах!!!..

Вдруг… снаружи… это что – скрип шагов по снегу?!

Он не мог ошибиться: это шаги. Это Павел вернулся – добить?! Стах замер, прислушиваясь. Крепче перехватил за лодыжку кабанью ногу, напрягся: та секунда, когда Павел отопрёт замок и откинет дверцу… – оглушить, резко двинуть в горло, пока тот не ожидает…

Но в морозной тишине снаружи прямо в щели пыхнул свет фонарика, и знакомый гортанный голос негромко позвал:

– Стах! Ста-а-х…

Он вскрикнул, застонал, заходясь от боли в грудине, выхаркнул сгусток крови и выронил кабанью ногу… Та с грохотом поскакала пересчитывать ступени.