Читать книгу "Мертвый сезон - Андрей Воронин"

– Да рассказывать-то, в общем, нечего, – вздохнул Семирядный. Из него будто вынули скелет, он обмяк в кресле, забытая сигарета у него в руке истлела до самого фильтра и погасла. – Утром Скрябин мне позвонил и велел молчать. А кому я мог рассказать?! – с надрывом воскликнул он, предвосхищая очередной вопрос Сиверова. – Еще он велел быть начеку и сразу позвонить, как только придет человек и начнет расспрашивать про Оловянникова и кассету. Он сказал: задержи его под любым предлогом и дай мне знать, это опасный преступник.

– И ты послушался, – констатировал Глеб, – и все из-за какой-то просроченной арендной платы... Дерьмо. Впрочем, читать тебе нравоучения – дело гиблое. Ты уже большой мальчик, сам должен все понимать, а раз не понимаешь – горбатого могила исправит.

– Я просто... растерялся, – тихо сказал Семирядный.

– Естественно. Я же говорю – дерьмо.

– Что теперь со мной будет?

Глеб тяжело вздохнул и принялся заталкивать пистолет в наплечную кобуру.

– Хоть бы один подонок спросил, что он теперь должен делать, – сказал он с тоской. – Нет, всем интересно, что с ними будут делать... Ничего с тобой не будет. Будешь жить и помнить, что был у тебя такой друг и коллега – Игорь Оловянников. Как посмотришь в зеркало, так и вспомнишь, и подумаешь: ох, и сука же я! Ох, и сука! Но это в том случае, если не станешь хвататься за телефон и болтать лишнее. Иначе я вернусь и сделаю с тобой то, чего ты заслуживаешь: завинчу ствол в задний проход, спущу курок и разнесу твою фабрику дерьма в клочья.

"Что-то я много болтаю, – подумал Глеб, – и, кажется, даже читаю нотации. Хотя, если вдуматься, чья бы корова мычала... Ведь, куда ни глянь, кругом я виноват! Сначала Стаканыч, теперь вот Оловянников... И ведь это еще не все!"

"Не помяли бы старуху, – подумал он озабоченно. – Жаль будет, ведь бабка-то – золото! Если бы еще не ее щи с тараканами..."

Он встал, поднял с пола штепсель и включил телефон.

– Сейчас я наберу номер, – сказал он. – Говорить будешь ты. Тебе ответит пожилая дама с заметным еврейским акцентом. Если ответит мужчина, сразу клади трубку. Сразу же, понял? Не то через пять минут у тебя тут будет полно омоновцев, а они шутить не любят. Но я думаю, что ответит дама. Зовут ее Роза Соломоновна. Скажешь ей, что она должна срочно явиться в редакцию.

– Зачем? – растерянно спросил Семирядный.

– Откуда я знаю? Скажи, например, что она выиграла главный приз в лотерее подписчиков и должна немедленно, сию минуту, за ним явиться. Главное, не давай ей удивляться и задавать вопросы.

– Да нет у нас никакой лотереи!

– Ну и зря. Все равно, когда она придет – а она придет, я ее знаю, даже если в глаза не видала твоей газетенки, – вручишь ей приз. Вот, – Глеб бросил на стол две стодолларовые бумажки, – скажешь, что это на ремонт двери. Есть у меня подозрение, что дверь ей вышибут через пять минут после ее ухода. Да не вздумай себе забрать, я проверю! Говори естественно, ее телефон наверняка прослушивается. И постарайся как-нибудь невзначай ввернуть, что виделся со мной... О! Скажи так: ваш племянник – ну, такой рыжеусый блондин – оформил подписку на ваше имя, и вы выиграли приз. Она поймет, что к чему. Надеюсь, – добавил он и, сняв трубку, набрал номер домашнего телефона Розы Соломоновны. – Валяй! – сказал он, услышав в трубке длинные гудки.

Семирядный бросил на него беспомощный, растерянный взгляд и взял трубку. Ему ответили; он сказал все, что ему было велено, и голос его звучал вполне естественно и даже непринужденно. Даже с того места, где стоял Глеб, были слышны раздававшиеся в трубке восторженные восклицания Розы Соломоновны. И хотя Глеб ни разу не видел у нее в квартире ни одного номера "Берегового курьера", старуха ничем не выдала удивления, которое должна была испытать, узнав, что победила в конкурсе подписчиков. "Бабка – золото, – снова подумал Глеб. – Штирлиц в юбке, да и только!"

– Она даже не удивилась, – сказал Семирядный, кладя трубку.

– Она умная женщина, – ответил Глеб, – не тебе чета.

Он повернулся к главному редактору спиной и вышел, не потрудившись снова отключить телефон: в этом не было никакой нужды. Спускаясь по лестнице, он радовался тому, что так хорошо все придумал насчет Розы Соломоновны, а потом выбросил старуху из головы: сейчас у него были другие, более насущные заботы.

– Видит бог, я этого не хотел, – сказал он вслух, запуская двигатель машины.

* * *

Синица чувствовал себя выжатым как лимон, и не было ничего удивительного в том, что, увидев справа от дороги палатку, где торговали разливным пивом, он остановил машину. Старенький движок заглох, издав напоследок звук, подозрительно напоминавший последний вздох умирающего. Синица не обратил на это внимания: он привык. Его машина грозила развалиться уже лет пять и все никак не разваливалась; запирая заедающий замок и бредя к пивному оазису через выжженный солнцем газон, майор меланхолично думал о неумолимо надвигавшемся техосмотре и прикидывал, во что это ему обойдется на этот раз.

Он потребовал бокал светлого пива, выгреб из кармана горсть мелочи и расплатился. Пиво ему подали в поллитровом пластиковом стакане, скользком от выступившей на нем испарины. Стакан немедленно прогнулся и сделал попытку выскользнуть из сжимавших его пальцев; Синица негромко ругнулся и поспешно поставил его на высокий круглый столик под полосатым зонтом, с острой ностальгией вспоминая времена, когда пиво подавали в стеклянных кружках с удобными ручками. Тогда эти кружки казались привычными и успели порядком поднадоесть, и лишь теперь Синица понял, что на самом деле у них была очень красивая форма и пить из них было не в пример приятнее, чем из этих вот пластиковых штуковин. Синица понимал, что такая посуда гигиеничнее, но ничего не мог с собой поделать: одноразовые тарелки и стаканы неизменно наводили его на мысль о презервативах.

Всю последнюю неделю Синица был занят, как однорукий расклейщик афиш. Ему пришлось побегать по городу, хотя работать в одиночку, без оглядки на коллег и прокуратуру, оказалось намного проще. Никто не требовал от него улик и доказательств, и майор мог спокойно продвигаться вперед, полагаясь не столько на оставленные ловким преступником следы, сколько на собственные умозаключения.

Достаточно было поговорить с художниками на набережной, чтобы убедиться: гостиничный буян, лесопромышленник из Москвы Федор Мочалов и таинственный москвич, с которым Гамлет Саакян намеревался потолковать незадолго до своей смерти, – одно и то же лицо. История гибели Саакяна теперь была ясна ему во всех подробностях; кроме того, у майора появились кое-какие догадки, что в действительности произошло в развалинах старого маяка. Впрочем, последнее не имело большого значения: это был просто второстепенный эпизод дела, в результате которого к тому же город лишился нескольких отпетых бандитов. Да, лесопромышленник Мочалов чистил город, как лесную делянку; если бы кто-нибудь спросил у Синицы, тот ответил бы, что москвичу надо поставить прижизненный памятник на центральной площади. Один только Хачатрян чего стоил! Но, высказывая это мнение, которым, увы, никто не интересовался, Синица непременно добавил бы, что памятник памятником, а не миновать москвичу решетки и лесоповала не для отвода глаз, а по-настоящему – в натуре, так сказать.