Читать книгу "Оберег волхвов - Александра Девиль"

— В лице этого ужасного хана… Маниака угадывалось столько подлости и жестокости, что невозможно было верить его клятвам. Отец даже какое-то время не решался свести на поле боя куманов и печенегов. Ведь они говорили на одном языке, а значит, могли между собой сговориться и вместе пойти против императора.

— Вообще-то, должен заметить, языки у них разные, — скромно поправил Дмитрий.

— Да? Что ж, во всяком случае, весьма похожи. Но в тот страшный день, благодарение Богу, кочевники между собой не сговорились. Император с помощью куманов полностью разгромил печенегов.

«Слыхал я, что в ночь после боя войска императора перебили множество пленных, среди которых больше всего было женщин и детей. Даже половцы устрашились такой жестокости и, забрав добычу, отступили», — отметил про себя Дмитрий.

— Куманы были потрепаны в сражении и побоялись оставаться в империи. Они ушли к Дунаю, но там их разбили войска венгерского короля. И что же? Эти кочевники так жадны и так не способны ни к чему, кроме диких войн и грабежей, что та история не послужила им уроком. Через три года они снова двинулись в империю, надеясь на легкую добычу.

— Это когда к ним за помощью обратился самозванец? — вспомнил Дмитрий.

— Да, авантюрист, выдававший себя за сына императора Романа Диогена. Кочевники готовы были использовать любой повод, лишь бы развязать грабительскую войну. Но императорское войско наголову их разгромило и отняло всю награбленную добычу. В том бою погибло больше половины куманов. Разве это лишний раз не подтверждает, что дикая сила рано или поздно уступит просвещенному уму?

— Да, если половцы не поймут, что одними грабежами не проживешь, они так и не поднимутся из дикости, — согласился Дмитрий.

— А русичи давно это поняли?

— Но русичи вели войны только затем, чтобы отстоять свое. А по натуре они всегда были мирным земледельческим народом. Божьим народом.

— Не совсем так. Ведь это мы, ромеи, принесли вам истинную веру и просвещение. Правда, заслуга вашего князя Владимира в том, что он правильно выбрал веру. Его женой стала Анна Порфирогенита, и я горжусь, что первую византийскую царевну, прибывшую на Русь вместе с христианством, звали так же, как и меня.

Анна выразительно посмотрела на Дмитрия, потом мельком оглянулась на придворных дам. Евпраксия-Зоя присоединилась к разговору:

— Недаром имя Анна означает «благодать». Жена Владимира Святого привезла с собой на Русь благодать. Мою двоюродную бабку тоже назвали этим именем, и поистине Анна Всеволодовна несла с собой благодать и просвещение: она первая на Руси открыла женскую школу при монастыре.

— Приятно, что мое имя прижилось на Руси, — сказала царевна с улыбкой. — Знаю, что и во Франции была королева из киевских княжон по имени Анна. Ее младший сын Гуго Вермандуа возглавлял французских рыцарей во время Крестового похода. И это был единственный настоящий рыцарь среди таких варваров, как грязный оборванец Петр Пустынник или грубиян Боэмунд Тарентский. Недаром менестрели называли Гуго вторым Роландом. Не иначе как благотворное влияние матери, королевы Анны, сделало его таким, ибо отец его, король Генрих, был довольно груб и примитивен.

Дмитрий слушал эти речи, ясно улавливая в них лукавый намек, и не мог понять, каким чудом царевна разгадала его сокровенную тайну. Он вдруг почувствовал, что краснеет, хотя давно уже разучился смущаться. Это заметила и Анна, которая не преминула сказать:

— Приятно видеть такое сочетание силы и душевной тонкости, как у тебя, купец. Здесь, в Византии, все реже появляются люди, подобные тебе. Увы, наша империя хиреет… а вы, русичи, еще молоды и не растеряли своей первозданной силы. Поистине могуч тот народ, которого просвещение не изнеживает, а сила не огрубляет.

— Народ-то могуч, да к чему приведут его иные князья…

— Смелые речи, — рассмеялась Анна. — Разве можно при царевне и дочери князя осуждать князей? Благодари Бога, что я тебя понимаю. Да и ваш князь Святополк мне не по душе. Почему, например, он не защитил праведного Евстратия от жестокого крымского торговца, который мучил инока, а потом его распял? Когда слух об этом дошел из Крыма до Константинополя, мой отец так разгневался, что приказал уничтожить всю общину, к которой принадлежал злодейторговец. А Святополк прощает всех торговцев и ростовщиков в угоду своим любимцам. Говорят, что и ты потерпел от него незаслуженную обиду.

— Прости, госпожа, но он великий князь, и я не могу его ругать. — Дмитрий почтительно поклонился. Ему не хотелось рассказывать любопытной царевне о причине своей ссоры с киевским властителем.

— Уважаю твое благородство, — улыбнулась Анна. — Знаешь, купец, я ведь позвала тебя не только для разговоров, но и для того, чтобы выразить благодарность за спасение эгемона. Ведь он находится с нами в родстве, и я помню его с самого детства.

— А я всегда знала, что, женившись на Хариклее Цакон, он пригрел змею, — вставила одна из фрейлин.

— Да, да, — кивнула царевна. — Так вот, купец. Я понимаю, что князь тебя не жалует и может так случиться, что даже хрисовул императора не поможет тебе достойно обосноваться в Киеве. Но я хочу, чтобы ты всегда мог удалиться в надежное пристанище. И потому дарю тебе дом в Херсоне- се — небольшой, зато новый. Херсонит — владелец дома имеет в Константинополе своего поверенного, так что все бумаги должным образом уже подготовлены.

Дмитрий сразу же понял, что собственное жилье в Херсонесе даст ему немало преимуществ, и с горячей благодарностью преклонил колени перед царевной. Анну Комнину растрогал искренний порыв киевского купца, и она сказала ему напоследок:

— Желаю тебе счастья и… благодати.

Прозрачные намеки царевны удивляли Дмитрия, но отнюдь не были ему неприятны. Покидая дворец после столь любезного приема, он чувствовал радостную уверенность в будущем, ибо подарок императорской дочери казался ему добрым предзнаменованием.

Беседуя затем с тавуларием, которому было поручено оформить эту сделку, Дмитрий узнал, что продавец дома — богатый торговец из Херсонеса Михаил Гебр, носивший звание архонта — представителя выборной городской знати. Недавно построенный дом он предназначат для сына; но сын его, служивший коммеркиарием[52]Херсонеса, был убит в стычке с береговыми пиратами. «Что ж, и у меня с пиратами свои счеты», — подумал Дмитрий, подписывая документ, скрепленный моливдовулом — свинцовой печатью знатного херсонита.

Вернувшись, наконец, в свое константинопольское жилище, Дмитрий увидел встревоженного Калистрата-Шумилу, который мерял большими шагами маленькую комнату и не мог успокоиться.

— Ну, что случилось, Клинец? — кинулся он к другу. — Каждый раз, когда ты уходишь к этим знатным господам, у меня душа не на месте. Хоть я и простой человек, но давно уже понял, что со здешними царедворцами и чиновниками надо держать ухо востро. Удивляюсь, как это Никифор вдруг решился осесть тут навсегда. Хотя, конечно, он ведь грек, ему легче. Да и с любовью, говорят, не поспоришь…