Читать книгу "Чужие сны и другие истории - Джон Ирвинг"

Во время первой поездки в Америку Диккенс вскользь упоминает о треволнениях Кейт в течение всего срока пребывания там (в особенности о ее постоянном беспокойстве за оставшихся в Англии детей). Он также приводит наблюдения служанки Кейт, заметившей, что Америка ни с какой стороны не интересует ее госпожу. Диккенс писал: ступая на борт кораблей и сходя на берег, садясь в поезда или кареты и покидая их, Кейт упала семьсот сорок три раза. Хотя это явное преувеличение, миссис Диккенс действительно отличалась впечатляющей неловкостью. Джонсон предполагает, что она страдала нервным расстройством, сказывавшимся на координации движений. Как-то Диккенс решил занять жену в одном из своих любительских спектаклей. Роль была небольшой — всего в тридцать фраз. Однако Кейт умудрилась провалиться в сценический люк и так серьезно растянула лодыжку, что роль пришлось отдать другой исполнительнице. Похоже, Кейт решилась на этот шаг, чтобы привлечь внимание мужа, поскольку, как и Диккенс, сильно страдала от их совместной жизни.

Когда этот брак, длившийся двадцать три года, стал рушиться, кто смог бы жить под одной крышей с супругами, кроме другой младшей сестры Кейт? Джорджина виделась Диккенсу «в высшей степени восхитительной и нежной девушкой». Ее преданность Чарльзу была настолько велика, что после разъезда[76]Диккенса и Кейт Джорджина осталась с ним. Возможно, она любила его и не только помогала управляться с детьми (Кейт родила Диккенсу десятерых детей). Однако у нас нет оснований предполагать, что между ними существовали интимные отношения, хотя в то время об этом много сплетничали.

К моменту расставания с Кейт Диккенс, вероятно, уже обратил внимание на восемнадцатилетнюю Эллен Тернан — актрису своего любительского театра. Когда Кейт обнаружила браслет, который Диккенс намеревался подарить Эллен (у него была привычка делать актерам небольшие подарки), она обвинила мужа в интимной связи с актрисой. На самом деле интимные отношения между Диккенсом и Эллен, вероятнее всего, начались только после разъезда с Кейт. (Добавлю, что отношения Диккенса с Эллен Тернан были почти такими же несчастливыми и полными упреков, как и его брак с Кейт.) В момент разъезда супругов мать Кейт распространила слух, что Диккенс уже взял Эллен Тернан в качестве своей любовницы. И тогда на первой странице своего весьма популярного журнала «Домашнее чтение», под рубрикой «Личное», Диккенс опубликовал заявление, назвав подобные «измышления» по поводу его нравственного облика «беспардонной ложью». Столь решительный шаг в защиту своей чести вызвал ответный ход: во всех английских газетах и в американской «Нью-Йорк трибюн» появились статьи, подробно описывающие семейную жизнь Диккенса и все детали его разрыва с Кейт. Вы только представьте себе это!

На дворе был тысяча восемьсот пятьдесят восьмой год. Через три года Диккенс сменит название своего журнала, и «Домашнее чтение» превратится в «Круглый год». Писатель и дальше будет следовать выработавшейся изнурительной привычке печатать в журнале свои романы частями. Вскоре Диккенс начнет устраивать частые и продолжительные публичные чтения, которые подорвут его здоровье (за двенадцать оставшихся лет жизни он более четырехсот раз выступит с публичным чтением своих произведений). А еще в этот последний отрезок жизни он напишет «Повесть о двух городах» и «Большие надежды». «Я не в состоянии отдыхать, — признавался Диккенс своему давнему и лучшему другу Джону Форстеру. — Если я позволю слабину, то непременно заржавею, сломаюсь и умру. Гораздо лучше умереть за работой».

Что же касается любви, Диккенс сетовал, что любовь была «единственным счастьем, которого я в жизни так и не изведал, единственным другом и спутником, которого я так и не приобрел». Немалая часть этой меланхолической убежденности отразится в настойчивых попытках Пипа завоевать любовь Эстеллы (и в значительной степени повлияет на первый вариант концовки «Больших надежд»). А медлительность и холодность, с которой совсем юная Эллен Тернан отвечала на ухаживания знаменитого писателя возрастом почти втрое старше ее, заставила Диккенса глубоко прочувствовать тоску Пипа по Эстелле.

С точки зрения Диккенса, его брак с Кейт был тюрьмой, но, разъехавшись с женой, Диккенс столкнулся с публичным скандалом и унижениями, а место надоевшей жены заняла любовница, не торопившаяся проявлять нежные чувства к писателю. Диккенс старался не афишировать своих отношений с Эллен Тернан. Брак, лишенный любви, — этот призрак останется с ним навсегда, равно как мистера Доррита всегда будет преследовать пыль долговой тюрьмы, как холодные болотные туманы последуют за молодым Пипом в Лондон и как «пятно» Ньюгейта повиснет над ним, когда он, исполненный надежд, встретит карету Эстеллы.

Пип — один из диккенсовских сирот, однако он не настолько чист, как Оливер Твист, и лишен любезности Дэвида Копперфилда. Пип — не просто молодой человек, полный нереальных надежд; он еще и плохо воспитанный молодой человек, перенимающий изысканные манеры джентльмена (которым он незаслуженно стал) и в то же время ненавидящий свое низкое происхождение и испытывающий стыд, когда попадает в компанию людей более высокого социального слоя. Пип — сноб. «Бесконечно тяжело стыдиться родного дома», — признаётся он и в то же время спокойно отправляется в Лондон, чтобы наслаждаться новой жизнью, которой обязан своему неведомому благодетелю. Пип абстрактно рассуждает, что угостит каждого жителя деревни ростбифом, сливовым пудингом, добавив к этому пинту эля и «галлон благосклонности».

Скорее всего, время создания «Больших надежд» совпало со временем сомнений, обуревавших Диккенса; по крайней мере, он переживал мучительную переоценку чувства собственного достоинства. Он никогда не рассказывал детям про свою работу на фабрике по изготовлению сапожной ваксы. И хотя его происхождение было куда выше, чем у юного Пипа, Диккенс считал свое происхождение достаточно низким. Он так и не смог забыть глубочайший упадок духа, который испытал в Хангер-форд-Стерз, наклеивая этикетки на коробочки с ваксой.

Испытывал ли он еще и чувство вины, считал ли, что и некоторые его начинания имеют лишь видимость благородных, достойных джентльмена дел, а за нею скрывается пустота? Диккенс явно не симпатизирует аристократическим замашкам Пипа; он с оттенком презрения говорит о таинственных средствах и тщательно продуманных приготовлениях, позволяющих Пипу вести «плавную» жизнь и быть «выше работы». В конце — как часто бывает в диккенсовских романах — происходит «смягчение сердца»; трудовой этике — этому бастиону среднего класса — милосердно даруется определенная дань уважения. «Мы не вершили особенно крупных дел, — впоследствии скажет о своей работе Пип, — но пользовались добрым именем, и честно трудились, и жили безбедно». Эти слова из романа подкрепляют мысль Честертона: «Диккенс не писал о том, чего хотят люди. Он хотел того же, что и они». И это существенное различие, особенно если учесть популярность Диккенса. Этот человек не писал для читательской аудитории то, что она жаждала увидеть; он делал удивительно живым то, чего читатели боялись, о чем мечтали и чего хотели.

Нынче часто бывает необходимым защищать писательскую популярность. Время от времени в литературных кругах становится модной мысль о том, что популярность — признак дурного вкуса; если писатель популярен, может ли он быть хорошим? И частоте, кому досталось меньше таланта, начинают принижать достижения писателей, чья репутация и круг читателей значительно выше, чем у них. Так, Оскар Уайльд в год смерти Диккенса был подростком. Рассуждая о диккенсовской сентиментальности, Уайльд замечает: «Понадобилось бы стальное сердце, чтобы не рассмеяться над смертью малышки Нелл». Все тот же Уйальд однажды сказал, что речь Флобера находится на уровне речей какого-нибудь мясника, торгующего свининой. Флобер не был оратором, зато Уайльд больше всего запомнился своими цветистыми речами. А вот писательское творчество Уайльда, в сравнении с Диккенсом и Флобером, находится на уровне сочинений торговца свининой. Честертон, родившийся через четыре года после смерти Диккенса и работавший в тот период, когда к писательской популярности относились с подозрением, очень резко отметал все обвинения, направленные против популярности Диккенса. По словам Честертона, истории придется обратить на Диккенса внимание хотя бы потому, что «этот человек вел за собой толпы».