Читать книгу "Чужие сны и другие истории - Джон Ирвинг"

Диккенс был неистощим и великолепен на описания; он умел создать яркую и живую атмосферу вокруг всего, заставив читателей нутром ощущать ту или иную сцену, радуясь или замирая от ужаса. Это относится к сильным сторонам его таланта. Но если говорить о его слабостях, их легче всего отыскать в концовках романов, нежели в начале или середине. В конце Диккенс, как добрый христианин, стремится всех простить и помирить. Враги обмениваются рукопожатиями (и даже вступают в брак!), сироты обретают семью. Мисс Хэвишем, поистине ужасная женщина, кричит Пипу, которым она помыкала и которого обманывала: «…кто я такая, боже правый, чтобы требовать от меня милосердия?» И тем не менее, когда она просит у Пипа прощения, он ее прощает. Мэгвичу, невзирая на всю его отнюдь не праведную жизнь, Диккенс позволяет себе умереть с улыбкой на губах, подкрепляемый сознанием, что его пропавшая дочь жива. Попробуйте сказать о неправдоподобии таких концовок! Ужасная сестра Пипа умирает, тем самым позволяя доброму Джо жениться на достойной женщине. В переработанной версии «Больших надежд» безответная любовь Пипа получает ответ, и он уже не видит «тени новой разлуки с Эстеллой». Это — механическое сватовство; оно нереалистично, оно излишне гладенькое, словно чистота формы романа требует, чтобы все герои соединились. С позиций нашего циничного времени с его циничными упованиями такое может показаться чрезмерно обнадеживающим.

Надежда на лучшее будущее, благодаря которой все так любят «Рождественскую песнь», высекла огонь, и Диккенс потом использовал его в «Больших надеждах», когда Рождество миновало. Многих задевает оптимизм Диккенса, кажущийся им прекраснодушными мыслями. Первый вариант концовки «Больших надежд», когда Пипу не суждено соединиться с Эстеллой, большинству современных критиков кажется правильным (и, естественно, современным) завершением романа, а отказ Диккенса от такого завершения они называют «переменой ума и сердца» и отходом от своих принципов. После мелочных целей своей юности Пип должен был наконец увидеть ложность прежних ценностей (включая и Эстеллу) и стать мудрее, хотя и печальнее. Многие читатели убеждены: Диккенс злоупотребляет читательским доверием, когда в переработанной версии заставляет нас верить, будто Эстелла и Пип смогут жить вместе долго и счастливо и что такое вообще возможно. О новой концовке, где Эстелла и Пип встретились, чтобы уже не расставаться, Диккенс так говорил своему другу: «Я вставил замечательный фрагмент и ничуть не сомневаюсь, что изменение сделает сюжет более приемлемым». И ни слова о том, что Эстелла может оказаться негодной женой для Пипа. Главное: Эстелла и Пип связаны; сама судьба избрала их друг для друга. А счастливый ли это выбор или нет — Диккенс ответа не дает.

Хотя предполагается, что Диккенс изменил первый вариант концовки по предложению своего друга Булвер-Литтона, выразившего пожелание, чтобы книга заканчивалась на более счастливой ноте, я скорее склонен согласиться с разумным выводом Эдгара Джонсона: «Измененная концовка отражала отчаянную надежду, которую Диккенс не мог изгнать из своего сердца». Это изменение продиктовано не какой-то мыслью, вдруг пришедшей ему в последнюю минуту; оно отражает надежду, сохраняющуюся на протяжении всего романа, — надежду на перемену в характере Эстеллы. Ведь меняется же Пип (он — первый из главных героев Диккенса, кто меняется вполне реально, хотя и медленно). Роман не просто так назван «Большие надежды». Такое заглавие не могло предполагать целиком горестное повествование. Правда, можно сокрушить этот довод, напомнив, что мы впервые слышим о Пипе как о «молодом парне с большими надеждами» от грозного и циничного мистера Джеггерса — этого ветерана бескомпромиссности, который вполне обоснованно предостерегает Пипа: «Никогда не верьте тому, что кажется; верьте только доказательствам. Нет лучше правила в жизни». Однако это правило никогда не было правилом Диккенса. Мистер Грэдграйнд из романа «Тяжелые времена» не верил ничему, кроме фактов, и не владел ничем, кроме фактов. Однако Диккенс следует совету шепелявого мистера Слири: «Ищите в нах доброе…» И концовка романа, в которой Эстелла и Пип соединяются, добра и мудра.

Фактически для Диккенса и для романа нехарактерным был именно первый вариант концовки. Целых два года Пип не видел Эстеллы (до него лишь доходили слухи о ней). И теперь, после встречи с нею, он с щемящим сердцем говорит: «Впоследствии я очень радовался тому, что у нас состоялся этот разговор, ибо лицом своим, своим голосом и прикосновением она уверила меня, что ее страдания были сильнее уроков мисс Хэвишем и позволили ей понять то, что всегда было в моем сердце». И хотя тон Пипа — несколько покровительственный и исполненный жалости к себе — воспринимается более современным, нежели романтический второй вариант окончания романа, я не понимаю, что выиграли бы мы и литература, если бы Диккенс сохранил первоначальный вариант. В тех словах Пипа ощущается современная отрешенность, даже самодовольство. Но не стоит забывать одну особенность характера Чарльза Диккенса: энергичный и деятельный в счастливые моменты жизни, он становился вдвойне деятельным, когда на него обрушивались несчастья. В первом варианте концовки Пип хандрит; сам Диккенс никогда не хандрил.

В измененном варианте роман завершается так: «Я взял ее за руку, и мы пошли прочь от мрачных развалин; и так же, как давно, когда я покидал кузницу, утренний туман подымался к небу, так теперь уплывал вверх вечерний туман, и широкие просторы, залитые спокойным светом луны, расстилались перед нами, не омраченные тенью новой разлуки». Замечательный фрагмент, пользуясь словами Диккенса, и навсегда открытый, поскольку неопределенность сохраняется (вспомним разбитые надежды Пипа), но такое окончание в большей степени отражает состояние достоверности во всем романе. И именно за эту полную надежд концовку (хотя в ней много противоречий) нам стоит любить Диккенса, поскольку она одновременно подчеркивает и перечеркивает все, что происходило до сих пор. По сути своей, Пип добр и доверчив; он начинает свой жизненный путь вполне по-человечески, он учится на собственных ошибках, стыдясь самого себя, но продолжая оставаться человеком. Этот трогательный алогизм кажется не только щедрым, но и правдивым.

«Я полюбил Эстеллу любовью мужчины просто потому, что иначе не мог», — с горечью признается Пип. О своей влюбленности он замечает: «Но как мог я, жалкий, одураченный деревенский парнишка, избежать той удивительной последовательности, от которой не свободны и лучшие и умнейшие из мужчин?» А что Пипу и нам скажет о любви мисс Хэвишем? «Я тебе скажу, что такое настоящая любовь, — продолжала она торопливым, неистовым шепотом. — Это слепая преданность, безответная покорность, самоунижение, когда веришь, не задавая вопросов, наперекор себе и всему свету, когда всю душу отдаешь мучителю… как я!»

Ярость брошенной невесты — так можно назвать состояние, в каком годами пребывала мисс Хэвишем. Она продолжала носить полуистлевшее подвенечное платье и, по собственному признанию, заменила сердце Эстеллы куском льда, чтобы сделать Эстеллу еще более искусной в безжалостном разрушении мужских судеб. Это ее месть за собственную разрушенную судьбу. Мисс Хэвишем — одна из величайших ведьм в истории сказок, поскольку она на самом деле такова, какой кажется с первого взгляда. Впервые встретившись с нею, Пип находит ее более злой и жестокой, чем беглого каторжника, с которым судьба столкнула его на болотах. В дальнейшем она злорадствует, видя заблуждения Пипа (ему начинает казаться, что мисс Хэвишем вовсе не ведьма, как он поначалу думал, а просто эксцентричная крестная мать). Она знает, что Пип заблуждается, но поощряет его в этом заблуждении; она — соучастница зла. В конце мисс Хэвишем, естественно, предстает в своем истинном обличье ведьмы. Это — настоящая магия, настоящая сказка, однако многие критики Диккенса считают, что эксцентричность мисс Хэвишем делает се менее достоверным персонажем.